Сад

У Забалуева вдруг смешинка застряла в горле, и лицо стало насторожённым: «Нельзя оставлять настырного парня. Буду возле себя держать, как бычка на верёвочке…» И Сергей Макарович объявил:

— Тебе в президиуме полагается сидеть. Как гостю.

Вася неохотно прошёл за сцену, где находились делегаты. Как бы ускользнуть от них? Сесть бы в зале. Рядом с Верой. Шёпотом сказал бы ей недосказанное. И она ведь тоже хотела что-то сказать… Жаль, по дороге в Гляден разминулись с Трофимом Тимофеевичем… А теперь придётся вместе со всеми делегатами встречать Новый год у Сёмкиного отца. Постыло всё… Постыло…

За спиной тяжело шагал грузный Забалуев. Он думал о сыне:

«Образумился бы Семёнко да отступился от Верки. Сам. Ну, чего ему стоит? Оставил бы её на бобах. Вот бы хорошо-то! Пойдёт про неё дурная слава: «Женихи обегают зубастую!» В девках прокукует век… Но Семёнко ей письма пишет. И говорят, все про женитьбу… А этого ухажёра надо отвадить. Первым делом у себя дома оглушить медовухой. Такого плюгаша можно свалить двумя стаканами, а потом — людям напоказ. Пусть посмеются…»

Открыв собрание, Забалуев прочёл с трибуны обязательства своего колхоза, долго говорил о том. что в соревновании с луговатцами они выйдут на первое место.

Вася смотрел в зал, пытаясь отыскать Веру. Но её там не было.

3

Узнав о приезде Дорогина в Луговатку, Желнин сказал Шарову:

— Вот кому, слушайте, надо предоставить слово для новогоднего поздравления.

— Трофим Тимофеевич уже согласился. Но ваше выступление — само собой. Уговор дороже всего.

Пока Дорогин говорил перед микрофоном, Андрей Гаврилович, сидя в углу небольшой радиостудии, стены которой были скрыты за тяжёлыми занавесями, просматривал свои наброски, сделанные карандашом на маленьких листках.

Слово хлеб для Желнина было священным, как слово Родина. С детских лет пастушонок Андрейка привык дорожить каждой крошкой. Обронить кусочек — считалось грехом. Бывало нечаянно перевернёшь калач на столе — мать даст затрещину: «Не клади хлеб вниз головой!..»

— «Хлеб наш насущный…» — перечитал Андрей Гаврилович первую строку краткого наброска своей будущей речи. Этими словами в детстве начинался каждый день.

Их провозглашал отец перед чужими, чёрными от времени, иконами, всякий раз в ином доме, — пастухов крестьяне кормили по очереди, подённо. После смерти отца пастуший кнут перешёл по наследству к старшему сыну Сидору, и маленький рябоватый Андрейка вместе с братом бормотал эти слова в угоду набожным хозяевам, не вдумываясь в смысл. Позднее он понял, что насущнее хлеба, действительно, нет ничего на свете. Это случилось в засушливый год, когда не только рожь в поле, а даже трава на лугах сгорела подчистую. Зимой во дворах не мычали коровы, не блеяли овцы, не кудахтали куры — все пошли под нож. Братья забросили на чердак пастушьи кнуты и отправились в Питер — на заработки. Вскоре к ним приехала мать. В Лаптевку они так и не вернулись…

Сибирь, как богатый хлебный край, впервые открылась перед Желниным в голодный семнадцатый год. Он приехал сюда вместе с другими посланцами петроградских рабочих, чтобы обменять на хлеб зажигалки и лампы, чайники и кастрюли, топоры и пилы. В ту осень он и услышал впервые о Чистой гриве: «Там от пшеницы амбары ломятся!» — говорили в совдепе. Необъятные просторы поразили его: «Земли-то сколько! Какое богатство!..» В Луговатку он въехал поутру. Женщины были заняты стряпнёй. Всюду пахло горячими шаньгами да блинами. Тут его завалят хлебом! Где ему обосноваться на квартиру? Выбрать бы дом получше да хозяев поприветливей. Вспомнился наказ старшего их группы: «Ищите фронтовиков. Из бедноты. На них опора». Желнин так и сделал. Ему показали избу Кузьмы Венедиктовича Попова. Там его приветили. Днями хозяин вместе с ним ходил по домам, расхваливал добро, привезённое с завода. Вечерами к Поповым собирались соседки, пряли куделю и пели «проголосные» песни. Запевала сама хозяйка — Анисья Михайловна. У неё был такой мягкий и сочный голос, что нельзя было не заслушаться. Андрей как бы видел перед собой и шатёр дружины Ермака, и байкальские волны, и тайгу со звериными узкими тропами, и степной ковыль. И тогда он подумал: «А ведь не унылый, не угрюмый здешний край. Жизнь была мрачной и тяжкой. От неё на всё падала тень, как от чёрной тучи. А вот жизнь переменится, и природа заиграет…»

Хлеба он выменял только пять мешков. Бородатые мужики, с волосами, лоснящимися от масла, отвечали: «Нет у нас лишнего. Нет. Свиньюшек надо кормить… А полежит пошеничка в амбаре — не в убыток: ещё приедете, побольше товару привезёте — подороже дадите…»

…Диктор подошёл предупредить, что Дорогин заканчивает речь. Андрей Гаврилович, очнувшись от раздумья, встал и, держа листки перед собой, направился к микрофону.

Стрелки часов приближались к двенадцати. Андрей Гаврилович закончил речь призывом к хлеборобам Чистой гривы: страна ждёт от них увеличения посевов пшеницы и высоких урожаев!

Поздравив слушателей с Новым годом, Желнин повернулся к Трофиму Тимофеевичу и пожал ему руку.

4