Сабриэль

Оселок держался по другую сторону корабля, у носа: упражнялся с парными мечами, разминался, делал гимнастику. Моггет наблюдал за ним из кустов, точно мышь подкарауливал: зеленые глаза так и блестели.

Обед вышел и безвкусным, и безрадостным: полоски сушеной говядины, приправленные водяным крессом, и односложные ответы Оселка – вот и все. Он даже снова перешел на «миледи», несмотря на все просьбы Сабриэль обращаться к ней по имени. Моггет же упорно звал ее «Абхорсен», подливая масла в огонь. После обеда все вернулись к своим занятиям: Сабриэль к книге, Оселок к фехтовальной практике, Моггет – к наблюдению.

Ужин ничего хорошего не сулил. Сабриэль попыталась поболтать с Моггетом, но коту, похоже, передалась замкнутость Оселка, хотя и без его подобострастия. Подкрепившись, все разошлись от горки углей на месте костра в разные стороны: Оселок на запад, Моггет на север, Сабриэль на восток – и, отыскав в траве местечко поудобнее, улеглись спать.

Сабриэль проснулась в ночи. Даже не вставая, она увидела, что костер снова горит, а Оселок сидит рядом на корточках, неотрывно глядя в пламя. В глазах его отражался пляшущий ало-золотой отблеск.

– Как ты? Все хорошо? – тихо спросила Сабриэль, приподнимаясь на локте.

Оселок вздрогнул, качнулся назад и чуть не упал. В кои-то веки он оставил тон унылого прислужника:

– Не то чтобы. Я помню то, чего помнить не хочу, и забыл то, чего забывать не следовало. Прости.

Сабриэль не ответила. Последнее слово он произнес, обращаясь к пламени, а не к ней.

– Пожалуйста, засыпайте, миледи, – продолжил Оселок, снова переходя к роли подобострастного слуги. – Я разбужу вас утром.

Сабриэль открыла было рот, собираясь съязвить насчет гордыни притворного смирения, но тут же его закрыла и вновь забралась под одеяло. Твое дело – спасти отца, внушала она себе. Это – главное. Спасай Абхорсена. Забудь о бедах Оселка и о странной природе Моггета. Спасай Абхорсена. Спасай Абхор… спасай…

– Подъем! – заорал Моггет прямо ей в ухо.

Она перекатилась на другой бок, игнорируя кота, но тот перепрыгнул через ее голову и завопил в другое ухо:

– Подъем!

– Да не сплю я, уже не сплю! – проворчала Сабриэль.

Она села, кутаясь в одеяло, – предрассветная свежесть холодила лицо и руки. Было еще совсем темно, если не считать неверного света костра и легчайших штрихов зари высоко над отверстием шахты. Оселок уже варил овсянку. А еще он умылся и побрился – с помощью кинжала, судя по порезам и царапинам на подбородке и шее.

– Доброе утро, – поздоровался он. – Завтрак будет готов через пять минут, миледи.

Сабриэль застонала – опять это слово! – подобрала рубашку и штаны и побрела искать подходящий куст по пути к роднику – неуклюжей, закутанной в одеяло пародией на человека.

Ледяная вода родника немилосердно прогнала остатки сна. Сабриэль окунулась в нее и чуть менее холодный воздух секунд на десять, не больше, – столько, сколько понадобилось, чтобы сбросить нижнюю рубашку, умыться и снова натянуть ее на себя. Чистая, взбодрившаяся, одетая, она вернулась к костру и съела свою долю овсянки. Потом за ложку взялся Оселок, а Сабриэль тем временем облачилась в броню, пристегнула меч, надела бандольер с колокольцами. Моггет лежал у огня, согревая белое пушистое пузико. Сабриэль не в первый раз задумалась: а нуждается ли он вообще в еде. Вкусно поесть кот явно любил, но скорее забавы ради, нежели для подкрепления сил.

После завтрака Оселок, вжившись в роль слуги, вычистил котелок и ложку, затушил костер и прибрался. Он уже взялся было за рюкзак, но Сабриэль его остановила:

– Нет, Оселок. Это мой рюкзак. Я сама его понесу, спасибо.

Юноша смешался, передал ей рюкзак, хотел было помочь надеть, но не успел даже поддержать его, как Сабриэль уже продела руки в лямки и забросила рюкзак на спину.

Полчаса спустя, преодолев от силы треть пути вверх по узким, вырубленным в камне ступеням, Сабриэль уже пожалела о своем решении. Она еще не вполне оправилась после крушения Бумажнокрыла, лестница оказалась очень крутой и такой тесной, что девушка с трудом преодолевала закрученные спиралью изгибы. Рюкзак вечно застревал, упираясь то во внешнюю, то во внутреннюю стену, куда бы она ни повернулась.

– Пожалуй, тащить рюкзак можно и по очереди, – неохотно признала она, когда все остановились отдышаться в небольшой нише.

Оселок, шедший впереди, кивнул, спустился на несколько ступеней и подхватил ношу.

– Тогда я пойду первой, – добавила Сабриэль, разминая спину и плечи и слегка ужаснувшись тому, как она вспотела под рюкзаком: кожа казалась влажно-скользкой под броней, курткой, рубашкой и исподним бельем.

Девушка взяла со скамьи свечу и двинулась вперед.

– Нет, – возразил Оселок, заступая ей путь. – Здесь, на лестнице, есть заграждения и стражи. Я знаю нужные слова и знаки, чтобы нас пропустили. Вы – Абхорсен, так что вас, возможно, и не тронут, но я не уверен.

– Похоже, память к тебе возвращается, – отметила Сабриэль с легкой досадой. – Скажи, а это та самая лестница, где, как ты рассказывал, королеву подстерегала засада?