Саблями крещенные

— Не так уж и бессмысленно, как может показаться. Если бы мне удалось создать лжеорден, я делал бы вид, что не знаю о существовании того, тайного крыла истинного ордена. И не искал бы связи с ним. Я расширял бы наше братство и требовал бы от папы римского снять анафему, а от короля — восстановить право на открытое существование нашего братства. Думаю, что вскоре высшие иерархи тайного крыла ордена сами начали бы искать встречи со мной. И наверняка признали бы меня, прикрываясь мной, как когда-то их предшественники прикрывались мужественной и мудрой ипостасью великого магистра Жака де Моле.

— Гениальный замысел. Что же помешало осуществить его?

— Я рассчитывал, что удастся жениться на вас, и замок Шварценгрюнден станет таким же оплотом нового ордена, каковым когда-то был замок Тампль. Остальное вам известно. Но женитьба эта была бы не только по расчету, я действительно влюблен в вас, графиня. И, видит бог, был бы достойным мужем…

Графиня вернулась на возвышенность, уселась в кресло и несколько минут сидела, погрузившись в свои раздумья. Она еще раз, теперь уже мысленно, выслушала Артура де Моле, вспомнила все, что происходило сегодня в замке… Единственное, что ее совершенно не интересовало, так это «нежное» признание лжеграфа в любви.

— Я ничем не могу помочь вам, граф де Моле, — наконец, изрекла она. — Ваша судьба в руках маркиза де Норвеля. Вы будете казнены, и смерть ваша будет страшной.

3

Они проснулись от взрыва. Вздрогнули стены дворца. Заскрипели цепи, на которых было подвешено к потолку их «поднебесное ложе», и само оно, словно от божьего шлепка, возобновило свое величественное движение.

— Что это? — подхватился д’Артаньян и, стоя на коленях, выглянул в окно. На небольшом выступе у края плато поднимался вверх столб дыма, пыли и каменного крошева. — Взрыв ядра? Выстрел орудия?

— Успокойтесь, граф, вы не под Дюнкерком, — полусонно-полуиронично успокоила его Лили.

— Надеюсь, что все еще не под ним.

— Это мастер Гутаг старается. Расчищает место для закладки новой башни, которая будет называться башней Лили.

— Вот оно что, — разочарованно произнес д’Артаньян, прилегая на подушку рядом с баронессой. — В основание он заложит прядь ваших кудрей и медальон с начертанными вашей рукой таинственными знаками. Я тоже смогу принимать в этом участие?

— До сих пор вам приходилось только разрушать башни. Почему бы хоть однажды не попробовать строить их.

— Вы очаровательны, Лили.

— И забыли добавить: «умны», — ослепительно улыбнулась баронесса. — Но я всегда буду помнить, что эта башня зарождалась из взрыва, разрушившего одну из наших ночей. А это уже грустно.

Закрыв глаза, д’Артаньян почувствовал, как теплые, пахнущие утренней свежестью руки Лили нежно обвили его шею, а губы ощутили сладковатый привкус ее влажноватых, пропитанных материнским молоком губ.

Их тела вновь, в который раз за эту греховную ночь любви, слились воедино, однако теперь страсти были не столь расточительны, а ласки — изысканнее в своей наивности и игривой непорочности.

Каждый раз, когда Шарль припадал губами к ее груди, юное, налитое тело Лили на какое-то мгновение замирало. Оно словно накапливало всю ту неуемную энергию, которой вот-вот должно было пресытиться, чтобы затем выплеснуть ее в таких яростных, сладострастных движениях, будто в них, в этих таинственных оргиях любви, не только зарождалась новая жизнь, но и стремительно угасала жизнь того, в чьем лоне она воссоздавалась.

Однажды лейтенанту пришлось слышать от моряков рассказ о рыбе, которая проплывает тысячи миль предначертанного ей Господом пути, чтобы ценой гибели своей зародить новое потомство. Сейчас ему казалось, что девушке, чье пышущее силой и здоровьем тело он терзает в своих грубых объятиях, суждена точно такая же — неправедная, но святая судьба.

Когда, обессилевшие, они улеглись голова к голове, упираясь ногами в противоположные перила «поднебесного ложа», оказалось, что солнце уже давно взошло и мягкое сияние его постепенно поглощает большую часть их спальни. Весь мир представлялся им сейчас таким же благостно светлым, чистым и спокойным, каким было это разбуженное мастером Гутагом утро.

Они ни к чему не стремились. Им ничего не хотелось. Этим двоим было хорошо в их царственном «поднебесном ложе», как бывает хорошо лишь очень счастливым людям.

— Мне не верится, что этот замок переживет нас и что в нашем «поднебесном ложе» когда-нибудь станут нежиться другие влюбленные, — тихо, исповедально произнесла Лили.

— Обидно осознавать, что, кроме тебя, в «поднебесном ложе» может познавать любовь еще кто-либо, — полушутя поддержал ее д’Артаньян. — На всякий случай нам придется разрушить этот дворец. А то и весь замок. Так надежнее.

Лили рассмеялась. А ведь когда-то он всерьез решил, что эта неприступная саксонка вообще не знает, что такое обычный человеческий смех. Сама возможность оказаться когда-либо рядом с ней в постели представлялась несбыточной мечтой деревенского идиота, влюбившегося в случайно проезжавшую мимо принцессу.