Саблями крещенные

Два залпа из всего, что только имелось на борту, успели дать с близкого расстояния и артиллеристы второго шлюпа — «Норманн». Разрушения на галеоне были устрашающими: две мачты снесены, третья повреждена, большая часть парусов четвертой разнесена в клочья. Тем не менее могучий «Сантандер» казался непотопляемым. А его пушкари еще и сумели настолько повредить «Ангулем», что капитану едва удалось дотащиться с ним до захваченного казаками брига «Сен-Самоник». И в шлюпки французам пришлось спускаться уже с полузатонувшего корабля, а многие даже спасались вплавь.

Последнее ядро французов, настигшее галеон, угодило в середину кормы, оставив на память о себе третью пробоину, заделать которую испанские моряки уже не смогли. Кроме того, судно почти перестало слушаться руля, и лишь мастерство матросов, лавирующих оставшимися парусами, спасло корабль от гибели.

Дотянув до уходящей далеко в море лесистой косы, они сумели обогнуть ее и потом еще с огромным трудом довести до залива у форта Викингберг. На мель неподалеку от пристани корабль осел уже настолько затопленным, что, казалось, им управляет не человек, а Нептун.

— Я, конечно, дырявый башмак повешенного на рее, а не командор, если позволил лягушатникам и этим наемникам из дикой степи погубить всю свою эскадру, — взрывался сиплым басом дон Морано, спускаясь с корабля последним, вслед за раненным в руку боцманом. — Но это не помешает мне поджарить двоих наших пленников на остатках последней уцелевшей мачты галеона.

— Смею заверить, сеньор командор, что это неслыханная честь для них, — согласился боцман, оступаясь на последней ступени полуразрушенного трапа, — которой удостаивался далеко не каждый капитан пиратского корабля.

— О пиратах в моем присутствии не вспоминать, понял, ты, полусгнивший киль недостроенного старого корыта? Лучше приведи обоих пленников ко мне в «береговую каюту». Мачту прикажи срубить и вкопать вон на том холме. И позаботься, чтобы на ней остались две хорошо закрепленные реи.

— К которому часу она должна быть готова?

— К вечеру. Огонь создан Господом для озарения темноты и просвещения заблудших. Если только я верно разобрался в премудростях Библии и всех прочих святых писаний.

— Вы лучший их толкователь, командор.

Родана и Шкипера привели и поставили перед командором. Дон Морано грузно восседал на столе, словно на троне, а ноги в подгоревших расползшихся сапогах — командор прожег их, пробегая через пылающую палубу — покоились на перевернутой кверху дном пустой бочке.

— Ближе, — скомандовал он, впиваясь в обоих пленников таким взглядом, словно окатывал их тела расплавленным свинцом.

Матросы подтолкнули пленников к командору.

— Еще ближе.

Их подтолкнули остриями ножей, загоняя лезвия под лопатки.

Командор вынул из ножен абордажную саблю и острием ее приподнял подбородок Родана.

Он мог бы изрыгать ругательства. Выспрашивать, почему этот чужеземец прошел через все муки только для того, чтобы, соврав, испытать такие же пытки, только еще более изощренные. Он мог проткнуть ему глотку и напиться его крови, как пьют ее крестьяне в баскских селениях из рассеченной глотки жертвенного быка. Однако поход и вся та ненависть, что накопилась в нем, настолько измотали дона Морано, что уже не хватало сил ни на допросы, ни на проклятия. А мгновенная смерть пленников от его руки была бы слишком великодушной, по сравнению с тем, что в действительности уготовано этим двоим бродягам.

Он молчал и смотрел в глаза чужеземцу. Тот тоже молчал и тоже смотрел ему прямо в глаза — спокойно и обреченно.

«Мужество рождается из обреченности, — неожиданно подумалось командору. — Из сознания того, что у тебя нет иного выхода, кроме как с достоинством и мужеством умереть, — открывал он в себе поразительную способность к философствованию. — Но тебе ведь тоже представлялась возможность погибнуть вместе со своим кораблем. Отправить экипаж вплавь, чуть-чуть не дотянуть до мели и погибнуть, привязавшись к мачте. Получив королевский указ о назначении командующим эскадрой, ты поклялся, что погибнешь — если только Господь не изберет тебе иной смерти — на своем корабле, именно таким образом, оставив прекрасную легенду о командоре Морано. Но оказалось, что это не так просто — сочинять легенды, извлекая слова из своего предсмертного стона».

— Мужество рождается из обреченности, а, святой отец? — не выдержал он обета молчания.

Сабля все еще подпирала подбородок Родана с такой неистовостью, что, даже привстав на носках, казак не смог освободиться от нее настолько, чтобы произнести хотя бы слово в ответ.

— Ты уж если спрашиваешь, командор, то дай возможность человеку ответить, — едва слышно проговорил Шкипер. Пытки и несколько холодных ночей, которые ему пришлось провести на полу пакгауза, окончательно истощили моряка и настолько взбунтовали его хворь, что дни, отведенные ему Богом на молитвы и покаяние, оказались сокращенными, по меньшей мере, на три четверти. Шкипер осознавал это и решил идти дорогой мужества до конца. Независимо от того, как его будут воспринимать враги.