Саблями крещенные

Он понимал тревогу полковника. Если Гяур погорячится и вступит в схватку хоть на несколько минут раньше обусловленного времени, то задержит прибрежных корсаров у кромки берега. А нужно позволить им пойти на штурм форта, потом внезапным ударом уничтожить охрану шлюпок, если таковая вообще предвидится, и, захватив их, прийти на помощь баркасной флотилии Сирко. Только таким образом отряду князя удастся лишить испанцев возможности отступить на палубы кораблей, чем они в самые критические моменты всегда довольно трусовато пользовались.

Тем временем кабальеро демонстрировали прекрасную пиратскую выучку. Выйдя на рейд форта, все три корабля выстроились в линию параллельно линии берега, образовав некое подобие защитного вала, под прикрытием которого быстро спустили на воду шлюпки с корсарами. Однако взгляда на эту шлюпочную россыпь было достаточно, чтобы понять: лодок у испанцев оказалось значительно больше, чем обычно бывает на боевых кораблях.

— Оглянись, полковник, — отвлек Сирко от наблюдения Гуран. — Француз появился.

Сирко так резко повернулся всем туловищем, что чуть было не выпал за борт.

Да, это шлюп «Ангулем». Быстроходный, значительно маневреннее, чем любой из кораблей испанской эскадры, он должен был подойти со стороны моря и взять на абордаж галеон «Сантандер» или, по крайней мере, увлечь его в погоню за собой и тем самым помочь абордажной схватке казаков. На бортах его, кроме шести орудий, было установлено еще десять фальконетов и с десяток аркебуз, так что в ближнем бою этот беззащитный перед любым галеоном шлюп еще способен был показать свой норов.

«Ангулем» пока что шел вдоль берега, прячась за скалами, и вряд ли испанцы сумели заметить его. Но все равно капитан шлюпа явно поспешил. Да и выходить ему следовало в открытое море, поскольку перед испанцами он должен был предстать в виде случайно проходящего мимо корабля неизвестной принадлежности.

«Как много в этой операции зависит не от храбрости, а от случая, от счастливого стечения обстоятельств, — пожевал нижнюю губу Сирко. — От смекалки, а главное — нервов каждого из офицеров».

— Разве я не прав, сотник? — спросил он таким тоном, словно Гуран обязан был вычитать его мысли.

— Так ведь сейчас все узнаем, — уклончиво ответил Гуран, проверяя пистолеты. — Главное, чтобы не расстреляли нас еще у скал. Смотри, ветер сносит корабли в бухту, а значит, приближает к нам.

— Мы дали им бой у Дюнкерка, дадим и здесь.

48

Добравшись до местечка, Шевалье сразу же направился к лавочнику и купил все необходимое, чтобы Христина смогла приодеться так, как одевались более или менее зажиточные польские горожанки. Пока Подольская Фурия с помощью служанок отмывалась в ванном флигельке в усадьбе аптекаря, майор съездил за местным врачом.

— Знаю я эту женщину, знаю, — удивил его лекарь, садясь в карету. — Но, если просите, могу осмотреть. Вас интересует, беременна ли она?

— Беременна? Вряд ли. Только я прошу осмотреть ее вовсе не для этого. Она ведет себя, точнее, говорит… не совсем так, как обычно ведут себя остальные женщины.

Лекарь — курчавый сорокалетний еврей, с первой сединой в густой пышной бороде — снисходительно взглянул на француза и столь же снисходительно улыбнулся.

— В селе Рудатовке ее действительно считают сумасшедшей. Вы разве не знали этого?

— Я вообще ничего не знал о ней. До вчерашнего дня. Но и сегодня знаю не больше. Так она что, действительно сумасшедшая?

— Как вам сказать? — Врач задумался, долго теребил пальцами бороду. — Мне бы, конечно, нужно было еще раз поговорить с ней. Видел-то полгода назад, да и то мельком, в доме подстаросты Зульского, любовницей которого… Впрочем, простите…

— Продолжайте, лекарь, продолжайте. Я сказал, что ничего не знаю об этой женщине. Но это лишь полуправда. Правда же состоит в том, что я знаю о ней такое… Так что спокойно можете говорить. Все равно эта женщина нравится мне. Может быть, вам удастся подлечить ее?

Продолжая задумчиво теребить бороду, врач бессловесно шевелил толстыми жирными губами, словно творил молитву.

— Давайте отложим наш разговор до того времени, как я осмотрю, а главное, поговорю с Христиной в доме аптекаря. Кстати, вы знаете, что муж ее, Вацлав Заблонский, тоже был лекарем? Личным лекарем господина Зульского?

— Вот как?! Странно. Мне почему-то казалось, что он был гайдуком. И погиб во время восстания, наподобие того, что разгорелось в ваших краях сейчас.

— Погиб он как гайдук — это правда. Поскольку лечил раненого гайдука. Когда польские солдаты напали на их лагерь, он как раз извлекал пулю из живота предводителя. Пытался спасти, хотя спасти его уже было невозможно. Солдаты привезли господина Заблонского в село и уже там, во дворе дома… — Лекарь прокашлялся и умолк. — Он был поляком, — заговорил после долгой паузы, — причем дворянином. Словом, Зульский не мог простить ему измены.

— Очевидно, его повесили на том же дереве?…

— Что-то я не пойму вас…

— Это я так, о своем. Впрочем, вчера на дереве, которое растет посреди двора ее дома, поляки повесили двух повстанцев. На одной ветке.