Сабля, птица и девица

— Где это на мне написано? — недовольно спросил Карло.

— У тебя на плечах джорния по моде папских писарей, а на руках пятна от чернил. По лицу видно, что ты человек солидный и не какими-то дворниками занимаешься.

— Это да. И что вам от меня надо?

— Мы приехали издалека. Скоро уже обратно пора. Как вернемся, спросят нас дети и соседи, кто из творцов нынче у Папы в почете, какие их творения вы видели? А нам и ответить пока нечего. Не знаем мы, куда в Риме пойти, в какую сторону голову повернуть. Везде леса, везде стройка, не поймешь, куда уже прийти и любоваться можно, а где еще конь не валялся.

— Вон оно что. Я уж было заподозрил, что вы сами для Папы что-то нарисовать хотите, да не умеете, аванс возьмете и сбежите.

— Это ты зря. Ты же нас тогда узнаешь, если у себя в канцелярии увидишь. Тревогу поднимешь. Поэтому мы тут уже доброго вина заказали, а ты нам про римских живописцев расскажи.

Трактирщик поставил на стол глиняный кувшин и три чистых кружки. Подбежала девушка, поставила огромное блюдо с лазаньей.

— Эк вы основательно к делу подходите, — сказал Карло, — Грех отказать.

— За Господа нашего Иисуса Христа! — поднял кружку Вольф.

— За Господа! — повторили остальные.

Карло начал рассказывать, какие мастера кисти здесь творят. Ласка и Вольф внимательно слушали, но ни один художник пока не подходил. Надо ведь что-то предложить, а король на аванс золота не выдал.

— Антонио да Сангалло Младший строит собор Святого Петра. Там работы непочатый край, на несколько поколений архитекторов хватит, а потом еще живописцам и скульпторам останется. Он же и палаццо Фарнезе строит.

— Не поедет, — тихо сказал Вольф, и Ласка кивнул.

— Вместе с Сангалло работает Микеланджело. Он расписывает Сикстинскую капеллу. Потолок еще в лесах, но «Страшный суд» почти готов. Посмотрите при случае, я ходил в прошлом месяце. Еще он делает проект восстановления архитектурного ансамбля на Капитолийского холме. Восстановления, конечно, сильно сказано. Там по сути до него и посмотреть не на что было. Но будет.

— Не поедет, — сказал Вольф, и Ласка согласился.

— Из ювелиров Бенвенуто Челлини весьма талантлив, хотя совершенно незаконопослушен. Да, о чем это я? Он покинул Рим еще в Страстной понедельник, и Бог знает, где сейчас творит.

— Опоздали, — вздохнул Ласка.

— Что вы все «не поедет» да «опоздали»? Пригласить к себе кого-то хотите?

— Да, — рискнул признаться Ласка.

— Так бы сразу и сказали. А кого? Архитектора, живописца, ювелира?

— Живописца широкого профиля.

Карло немного задумался.

— Есть такой Бенвенуто по прозвищу Белледонне. Он больше по механике или архитектуре, а как от циркуля с угольником оторвется, так обожает писать женщин. И Богоматерь, и святых угодниц, и мучениц. Из светского портреты пишет от почтенных матрон до невинных девиц, не забывая и про развратниц. Аллегории любит. Любой предмет возьмется в виде девушки изобразить. Только сейчас скандалы с ним постоянно. Как раз он может и уехать. Деньги деньгами, но уж слишком много ножей на него точат.

— Какие скандалы? — насторожился Ласка.

— Бабник он. То натурщицу соблазнит, то любовницу напишет. Справедливости ради, невинных девиц на его совести нет, да и замужних немного.

— Тогда что такого? — удивился Вольф.

— Кто тогда остается? — удивился Ласка, — Если без девиц и замужних. Монашки и старушки?

— А вдовы? А распутницы? Девицы-то разные бывают. Да и насчет замужних говорю немного, потому что доказано немного. Пойди разбери, сколько там на самом деле.

— Что значит, девицы разные бывают? — удивился Ласка.

— То и значит. Не все до свадьбы себя блюдут.

Ласка выругался по-русски, но никто не понял. Карло продолжил.

— Всех, кого он соблазнял, он писал. Ни про одну не говорят, чтобы Белледонне соблазнил и не написал. А слух пошел наоборот, что всех, кого писал, соблазнял.

— Ух ты батюшки незадача какая! Это же скольких честных дам такой слух позорит!

— Вот. Вы люди северные, холодные. Логику понимаете. А тут у нас народ горячий, чуть что, за мечи хватается. И попробуй, докажи.

— Я слышал, у вас в Риме римское право есть, а в нем презумпция невиновности, — щегольнул эрудицией Вольф.

— Есть, да. Право это когда в суде, а не когда на улице. На улице презумпции невиновности нет. Не знаю, как у вас, а у нас так.

— Да и у нас так же, — сказал Ласка, — Сначала вымажут ворота дегтем, а потом иди на базар, рассказывай, что тому не давала, этому не давала… Но у нас за ложные обвинения не по суду, а по морде бьют.

— Это еще не всё, — сказал Карло, — Некоторые дамы, которых Белледонне писал и не соблазнил, как услышали, что он, оказывается, всех кроме них, обихаживал, обиделись. Кто говорит, что пытался, кто говорит, что добился.

Ласка задумался, что тут можно поделать, а Вольф закончил беседу.

— Вот это история так история. Спасибо, друг, выручил.

— Спасибо за угощение!

Выйдя на улицу, Ласка задумался.

— Позор какой, оклеветали человека. И дам оклеветали. Как им всем с этим жить?