С высоты птичьего полета

В противоположной гореловской на первом этаже этого коттеджа была квартира, обитатели которой также стали героями второго акта. Появилась семья Стецюр, помнится, не то в сорок третьем, не то в сорок четвертом году. По виду это были еще более невыразительные и потаенные люди, чем их соседи Гореловы. Никто о них толком ничего не знал. Само собой разумеется, что вселились они в «бронированную» квартиру: эвакуированные с заводом рабочие в Москву еще не возвращались, а папаша Стецюра, судя по всему, был лицом ответственным.

Что-то никак не получается у меня вывести этих новых пришельцев на передний план. Только и запомнились угрюмые карие глаза близких мне по возрасту сыновей. Увидев впервые их во дворе, я обрадовалась: наконец будет с кем дружить. Мечта не сбылась – дружба не получилась. При первом же нашем совместном дворовом гулянии старший из братьев, Виктор, обнаружил замашки заправского кавалера. Не оцененные мной должным образом попытки завоевать мое сердце с помощью обжиманий и прочих пионерлагерных глупостей свели на нет костыли и отсутствие одной ноги, поначалу поднимавшее его в моих глазах до уровня Героя. Сообщив мне под большим секретом, что Витька подорвался на мине или снаряде, точно не помню, где-то в прифронтовом городке, в котором их отец работал в энкаведе, о чем я почему-то не должна была рассказывать даже родителям, братья исчерпали все темы, интересные для обеих сторон. Витька перешел на фривольные и малопонятные рассказы из жизни мальчиков, относимых в нашем доме к категории «шпана». Младший же Борька стал кривляться, дергать меня за косы, горланить дурацкие припевки вроде «тили-тили-тесто-жених-и-невеста…». Какая уж тут может быть дружба! Да и Витька никакой не герой.

Слово я сдержала – родителям ничего не рассказала. Но они, как и все остальные жители наших домиков, и без меня прекрасно знали, чем занимается папаша Стецюра. Второго рандеву уже не случилось. Все Стецюры оптом стали для меня несимпатичными, но неизбежными фигурами, перемещавшимися по нашему двору.

В одной из квартир первого этажа этого дома жили враги. Нет, они не были «врагами народа», о которых известно, что их забирают, сажают и расстреливают. Нет, это были мои личные враги. На самом деле их следовало бы считать врагами нашей семьи, но из-за отсутствия выражаемого вслух точного определения семейного отношения к Бровкиным, можно было предположить, что родители не видят ничего сверхъестественного в их поведении. Но для меня их преступление было очевидным: они присвоили подарок бабушки – наши с сестрой тарелочки, висевшие на стене рядом с черным репродуктором. Но это полдела – они еще украли моего плюшевого мишку-муфточку, буквально накануне войны подаренную мне младшим папиным братом – выпускником артиллерийского училища. Дядя Володя пробыл у нас всего несколько часов между поездами. Его направили куда-то на запад. Был он весел, белозуб, синеглаз – больше я ни его, ни муфточки никогда не видела…

И вот как все произошло. В первые же дни войны папа ушел добровольцем на фронт. Маму с детьми эвакуировали на Урал. Последнее, что мы помнили, налегке покидая дом, как домоуправ «опечатывает» нашу квартиру. Я упрашивала маму разрешить мне взять с собой муфточку, набитую собранными во дворе осколками снарядов. Мама категорически отказала.

Ушедшего на фронт папу направили на какие-то курсы подготовки офицеров. В ходе обучения выяснилось, что он не годен к строевой службе. Тогда его определили руководить эшелонами, отправляемыми на передовую. В конце сорок первого года он возвращается в Москву и – что за оказия – квартира занята. В квартире со всеми нашими удобствами угнездилось небольшое, но зловредное семейство Бровкиных. Собственно, с нашей квартиры и начался так успешно впоследствии развившийся в нашем дворе способ решения жилищного вопроса. Переводят такого Бровкина, скажем, в Москву. Он не москвич и вообще горожанин в первом поколении. Нужна жилплощадь. Так вон же ее сколько пустует! Ах, «бронь»? Ну так что! Как повесили, так и снимем. То ли вернуться эти эвакуированные, то ли нет, а тут необходимейшие люди без жилья маются.

Так все и пошло. Папа оказался одним из немногих, кому удалось отстоять свою квартиру. Бровкины же время пребывания в нашей квартире понапрасну не тратили: все, что можно было унести на себе, унесли. Благо, тащить было недалеко – в соседнем доме тоже были квартиры «под бронью». На этот раз отбить свое жилище прежним владельцам не удалось.

Всякий раз, встречаясь с кем-нибудь из ненавистного мне семейства, я переживала страшные муки: здороваться или не здороваться. Воспитанная девочка должна здороваться со всеми, но искренняя девочка не должна кривить душой. И потому я пулей пролетала мимо, а внутри меня все кричало: «Отдай муфточку, гадина!».