С тобой навсегда

Этот город зачаровывает, берет в плен всякого, кто хоть однажды посетил его, — пусть даже перед тем он посетил Венецию, или Рим, или Париж… Петербург живописали многие, но вполне возможно, что таким, какой он есть, его не увековечил никто. В разных лицах, в разных настроениях предстает он взорам. Ухватит художник один его лик, а назавтра уж город чуточку другой. И за ним не угнаться. Не уследить за прекрасными метаморфозами, ибо не в возможностях человека, смертного, увидеть нечто сразу отовсюду и сразу всегда. Это под силу разве что Богу одному. В возможностях же человека — лишь отмечать, как блеснет одна грань, другая, третья… а затем из отблесков этих попытаться составить общую картину. Чем полнее, тем лучше — приближеннее к оригиналу, к идеалу. Но путь этот бесконечен, абсолют недостижим, ибо человек, как он ни бывает прекрасен и талантлив, существо очень ограниченное. И ты, художник, писатель или великий поэт, сидя на своей колокольне и глядя на Петербург, видишь только грань его — и грань сиюминутную, завтра город уже не будет таким. Это как спектакль, который невозможно дважды сыграть одинаково.

Вот так — хорошо и восторженно — я думаю об этом великом городе всякий раз, когда любуюсь им.

Петербург — это мой город. И хотя я живу в нем всего несколько лет, а родители мои — в Бийске, что в Алтайском крае, корни нашего рода тут, в прекрасной северной столице. И я имею на Петербург не меньше прав, чем тот, кто здесь родился и вырос и кто имеет честь зваться петербургским старожилом.

Род Игумновых, из которого происходит мой отец, в России до революции был немало известен и богат. Игумновы имели дома в обеих столицах и, кажется, владели парочкой деревень где-то под Торжком. Кое-кто из Игумновых дружил с графом Львом Николаевичем. И были среди моих отдаленных предков известные мужи: ученые, архитекторы, музыканты; и, может быть, были бы известные умы и среди не очень отдаленных предков, если бы не катаклизм семнадцатого года, после которого многие, очень многие значительные, умные, талантливые люди, аристократы, гордость нации, вынуждены были скрываться от красного террора либо за границей, либо в глухой провинции. Какими-то судьбами мои предки по линии отца оказались на Алтае. Чтобы выжить, долгое время маскировались под мещан, а затем, когда новые власти все-таки устоялись, — под рядовых советских обывателей. Слава Богу, выжили в многотрудные времена! И вот я, маленькая ласточка, вернулась на свою историческую родину. Я увидела этот город, распахнула глаза, распахнула объятия. И почувствовала: это мой город, и только в нем я должна жить.

Меня порой начинает мучить любопытство: где именно, в каком доме жили мои далекие предки? По каким ступеням поднимались? Где он, тот клочок петербургской земли, коим владели Игумновы? Какой вид из окон радовал их?

Да разве сейчас, по прохождении почти века, возможно ли сыскать концы этого клубка? Может быть, в каких-нибудь архивах — за множеством печатей, за хитрыми грифами? Думается, не стоит овчинка выделки. Ради удовлетворения любопытства обивать пороги, посещать чванливых чиновников, заниматься разысканиями на пыльных полках. Это все не для меня! Наверное, проще было бы попытаться найти и порасспросить всех петербургских Игумновых. Фамилия ведь достаточно редкая. Попробовать нащупать родственные связи… Эта мысль мне представляется интересной. Кроме наших бийских родственников, я не встречала больше Игумновых. И, думаю, если когда-нибудь встречу, если немного копну, то непременно обнаружу большую или меньшую степень родства.

Да, конечно, может быть, когда-нибудь, под настроение, я и разыщу кого-либо. Но не сейчас. Всякому плоду свое время!

А я вообще до сих пор — до двадцати семи лет — пребываю в прекрасном состоянии цветения. И изрядно уже от цветения устала. Уж скоро осыпется мой цвет, а солнышко почему-то все не поднимается над горизонтом… Однажды выглянуло оно для меня — давно, когда я еще училась в институте, — вспыхнуло ярко и тут же погасло. Это был Сережа… С тех пор цвету я будто во мраке. Во всяком случае именно так представляется мне моя жизнь. А как хотелось бы все обустроить разумно в своей судьбе! Чтобы все было вовремя и полной чашей. Кажется, все для того есть: и внешностью Бог не обидел, и не сделал дурочкой, и не отнял здоровья.

Вот только счастье, своенравная жар-птица, облетает стороной ту ветку, на которой я цвету.

Кроме Санкт-Петербурга, есть у меня еще историческая родина, на которой я никогда не была, — Саратов. Это по материнской линии. Но что-то в Саратов меня не тянет. Вероятно потому, что это такая же провинция, как и Бийск, а молодых, к коим я себя еще причисляю, известно, привлекают большие города. Почему? Большие города — большие возможности, перспективы; или хотя бы большие надежды…