С русскими не играют

Но вне всяких, даже русских, обычаев было то, что германский военный уполномоченный при русском дворе по приказу русского императора предъявлял нам, в бескомпромиссном стиле телеграммы, содержащие политический вопрос большой важности, к тому же во время моего отсутствия в Берлине. Я никак не мог добиться изменения старого, крайне неудобного для меня обычая, по которому наши военные уполномоченные в Петербурге посылали свои донесения не как все прочие, через ведомство иностранных дел, а докладывали собственноручным письмом непосредственно его величеству. Этот обычай возник из-за того, что Фридрих-Вильгельм III создал первому военному атташе в Петербурге, бывшему коменданту Кольберга [47] Лукаду, особо близкие отношения с русским императором. Конечно, военный атташе сообщал в таких письмах обо всем, что русский император в обычный откровенности придворной жизни говорил ему о политике, а это нередко было гораздо больше того, что Горчаков говорил нашему послу.

«Pruski Fligel-adjutant», как его называли при дворе, императора видел почти каждый день, гораздо чаще, чем Горчаков. Государь имел с ним беседы не только о военных делах, и поручения для передачи нашему монарху не ограничивались вопросами семейного характера. Центр тяжести дипломатических переговоров между обоими кабинетами находился, как во времена Рауха и Мюнстера, в большей степени в донесениях военного уполномоченного, а не официально аккредитованных посланников. Но так как император Вильгельм никогда не забывал знакомить меня, хоть и часто с опозданием, со своей перепиской с военным уполномоченным в Петербурге и никогда не принимал политических решений без обсуждения в официальной инстанции, то неудобства этих прямых сношений ограничивались запозданием информации и уведомлений, заключавшихся в этих личных докладах. Таким образом, когда император Александр, без сомнения, по совету князя Горчакова, воспользовался господином Вердером в качестве посредника, чтобы адресовать нам столь важный вопрос, то это выходило за пределы существовавшего обычая в деловых сношениях. Горчаков старался тогда доказать своему императору, что моя верность ему и мои симпатии к России неискренни или же только «платоничны», – он хотел поколебать его доверие ко мне, что ему и удалось со временем. Сначала, прежде чем ответить по существу на запрос Вердера, я попытался уклониться от ответа, сославшись на невозможность без высочайшего уполномочия решить подобный вопрос. На повторные настояния я рекомендовал обратиться с этим вопросом официальным, но надежным путем к ведомству иностранных дел через русского посла в Берлине. Однако многократные запросы, которые я получал по телеграфу через Вердера, перекрыли мне путь к уклончивым ответам. Я просил его величество телеграфно вызвать в императорскую резиденцию господина Вердера, которого в Ливадии дипломатически использовали в своих целях и который не умел дать отпор, и запретить ему принимать политические поручения, потому как это дело должно идти через русскую, а не через германскую дипломатическую службу. Император не согласился с моей просьбой, а так как император Александр, основываясь на наших личных отношениях, наконец потребовал от меня через русское посольство в Берлине высказать мое личное мнение, то я более не мог уклоняться от ответа на этот нескромный вопрос. Я просил посла фон Швейница, у которого истекал срок отпуска, перед возвращением его в Петербург посетить меня в Варцине, чтобы проинструктировать его. С 11 по 13 октября Швейниц гостил у меня. Я поручил ему как можно скорее отправиться через Петербург в Ливадию – резиденцию императора Александра. Смысл инструкции, данной мною господину фон Швейницу, состоял в том, что нашей первоначальной потребностью является сохранение дружбы между великими монархиями, которые от революции больше потеряли бы, чем выиграли от войны между собою. Если, к нашей скорби, мир между Россией и Австрией невозможен, то хотя мы могли бы допустить, чтобы наши друзья проигрывали и выигрывали друг у друга сражения, однако не можем допустить, чтобы одному из них был нанесен столь тяжкий урон и ущерб, что окажется под угрозой его статус как независимой и имеющей в Европе значение великой державы. Это наше заявление, которое Горчаков побудил своего государя вынудить у нас для того, чтобы доказать ему платонический характер нашей любви, в последствии привело к тому, что русская буря пронеслась из Восточной Галиции на Балканы, а Россия, прервав с нами переговоры, вступила в переговоры с Австрией, потребовав, чтобы они сохранились в тайне от нас. Как я помню, сначала переговоры велись в Пеште [48] в духе соглашений в Рейхштадте, где императоры Александр и Франц-Иосиф встретились 8 июля 1876 г. [49]. На основе этой конвенции, а не вследствие Берлинского конгресса Австрия владеет Боснией и Герцеговиной [50], а русским был обеспечен нейтралитет Австрии во время их войны с турками [51].