С Петром в пути

Лавки, хозяевами которых были смоляне — как христиане, так и его единоверцы, — были разгромлены, двери сорваны с петель. Языки пламени лениво лизали упавшее дерево. Лошадь, задрав ноги в предсмертной конвульсии, лежала на боку возле одной из них. И здесь, как ни странно, было безлюдно: ни мародёрам, ни хозяевам тут нечего было делать.

Могучая Фроловская башня гордо вздымала свой шпиль, словно намереваясь проткнуть само небо. В широком сводчатом проезде, опираясь на пики, стояли стрельцы. Они не обратили на Поэля никакого внимания. На самом верху, на смотровой вышке, похожей на птичью клетку, тоже виднелись головы стрельцов.

Более всего народу, притом вооружённого, конного и пешего, толклось возле церкви Иоанна Богослова и палат епископа Льва. И церковь, и палаты, обращённые поляками в костёл, были теперь, как видно, заняты московскими людьми. И Поэль без колебаний направился туда.

Его остановил стрелецкий голова.

   — Жид! — со странным изумлением воскликнул он. — Куда прёшься, жид, жидок? Э, стой! Не понимаешь по-нашему?

«Камзол не помог. Распознали-таки», — огорчился Поэль.

   — По-вашему понимаю, — ответил он запинаясь.

   — Ишь ты! — восхитился голова. Как видно, он был человеком весёлого нрава и чувствовал себя свободно, как чувствует себя победитель в завоёванной стране. — И что тебя сюда нанесло? Тут вашему племени делать нечего. Тут стоит наш воевода. Боярин Богдан Матвеевич Хитрово. Али ты к нему с подарком?

   — Дело у меня к нему, дело.

   — А важное оно? Хорошо говоришь нашим языком. И как это ты выучился?

   — Я на многих языках говорю.

   — Ишь ты какой резвый. Ну да ладно, ступай к боярину. Авось приглянешься. Эй, пустите жидочка к боярину, при нём оружия нету. Стало быть, мирный он. Говорит, дело к нему.

Стрельцы были на покое. И вид у них был не грозный, а скорее добродушный. Кончилась долгая осада, дан роздых, чего ж злобиться. Они — победители. Бердыши, копья, пищали поклали, пушки с возов глядели мирно, лошади у коновязей хрупали сенцо, видно, свежее, успели накосить да завялить.

Глядели на него с любопытством, беззлобно, оборачивались вслед.

В полутёмной прихожей его остановил сотский в малиновом кафтане с позументом,

   — Кто таков? — щурился он. Рябоватое лицо его с кургузой бородкой изображало строгость. — Чего надоть?

Присмотревшись, он удивился.

   — Отколь такой взялся? Здесь воевода боярин Хитров. Он от царя-батюшки к вашему народцу приставлен. Али ты с делом каким?

   — С делом, пан добродею, с делом.

   — Ну ступай тогда, коли с делом. Да гляди, боярин наш крут. Не накостылял бы...

Не отвечая, Поэль отворил массивную дубовую дверь. Прямо напротив за большим прямоугольным столом — такие бывают в трапезных — восседали трое. Они бражничали.

Стол был уставлен блюдами с жареной дичиной, ендовами[7] с моченьями, ковшами с брагой.

   — Кто пожаловал! — поднялся тучный в распояску мужик, на вид эдак лет сорока с лишком, сивобородый, насупленный, как показалось Поэлю. Черты его лица были словно вытесаны топором: грубые, резкие, неким контрастом к оплывшему телу.

Поэль несколько растерялся. Разумеется, он не рассчитывал на радушный приём, здесь можно было ожидать чего угодно, даже скорого суда со смертным приговором. Но он взял себя в руки, низко поклонился и вымолвил самым елейным тоном:

   — Як вашей ясновельможности, пан воевода. От местного жидовского кагала[8]. Мы готовы служить вам верой и правдой.

Мы располагаем мастерами разных ремёсел, весьма искусными в своём деле. Мы бьём челом его царскому величеству и великому князю Алексею Михайловичу, милостивому нашему господину и повелителю...

Боярин таращился на него, челюсть отвисла, изо рта ползла струйка слюны. Весь он был удивление, как давеча стрелецкий голова.

   — Отколь ты такой речистый взялся? — наконец вымолвил он. И ведь вправду жидок. Ну скажи на милость, отколь такой речистый? — повторил он. Его сотрапезники тоже поднялись и уставились на Поэля.

   — Я, ваша боярская милость, учен российскому языку. — Поэль вполне оценил изумление боярина и понёсся вперёд, желая усилить его. — А ещё многим языкам европским: голландскому, немецкому, польскому, шведскому, латынскому.

   — Ишь ты! — Боярин был изрядно под хмелем, а потому чувства свои выражал непосредственно. — Ишь ты, сучий сын. Жид, небось, — в палате было полутемно, — ясное дело. В вашем племени есть головастые, есть. Слыхал. А видать не приходилось.

   — Забыл, боярин, — напомнил ему кряжистый мужик в кафтане нараспашку. — У его царского величества доктор жидовин, именем Данило фон Гаден, Данило Жидовин. Зело искусен в своём деле, как сказывают.

   — Верно, брат, верно, запамятовал я. Я тебе вот что скажу, жидок. Государь наш великий повелел: всем смолянам присягать на верность его государскому величеству и Московскому государству. А кто сей присяги избегнет, тому разрешено со всем скарбом выйтить за пределы Смоленска на все четыре стороны. Ежели ваша братия согласна присягать великому государю, то милость его пребудет над вами. Ну а коли нет — сам понимаешь... — И он развёл руками.