С пером у Карандаша

— В такой трудный момент это мне было не под силу. Павел Алексеевич работал в городском саду, и я познакомился с его игрой. Очень скоро увидел свои недостатки. Даже то, чем я раньше гордился, — создание характера экранного Чарли средствами пантомимы казалось теперь бледным, жесты невыразительными. Во всем сказывался артист-самоучка. Сетовал я на то, что мало бывал в театре, и, как никогда, нуждался в хорошей школе сценического мастерства. Первое правило, которое усвоил я в Ленинграде, это ритмичность в исполнении комических сценок. Смешное в них по мере развертывания действия должно было сменяться характерным поведением. Ритм в движениях на сцене, в речи делал репризу более доходчивой.

Постепенно постигал я искусство полноты жеста. Обычно, если я поднимал руки в стороны или вверх, они оставались еще в какой-то степени согнутыми в локтях. Этот не всегда заметный постороннему глазу «запас» давал возможность добиться большей выразительности жеста.

Но на манеже я по-прежнему чувствовал себя скованно. Инспектор, не веря в меня, стремился делать паузы между номерами как можно меньше и, даже если я не успевал закончить очередную репризу, все равно объявлял следующий номер…

Появились афиши: «В программе выступает Отто Лейнерт. Аттракцион «Человек-снаряд». Номер заключался в том, что на арену по рельсам вывозили огромную пушку, из которой вылетал гимнаст. Нечто подобное было показано в кинофильме «Цирк». Оборудование для аттракциона устанавливалось очень долго, и волей-неволей дирекция попросила меня сделать все возможное, чтобы заполнить большую паузу. Задача была не из легких. На арене кипела работа, а коверный должен был отвлечь внимание зрителей своей маленькой фигуркой, совершенно терявшейся среди рабочих и униформистов. Но выход из положения был найден!

Из циркового форганга трактор-тягач вывозил на арену восьмиметровое орудие. В тот момент, когда конец огромного ствола показывался над манежем, все видели, что на нем верхом восседает коверный. Внимание публики было привлечено, можно начинать действовать: переживать за работу униформы, распоряжаться установкой орудия. Разумеется, мало кто слушал указания Чарли. Наконец он слезал со ствола на манеж, где продолжал свои комические хлопоты. К этому моменту суета на манеже настолько утомляла зрителя, что он начинал следить за коверным. Это-то и использовал Чарли, чтобы показать, чему научился в Ленинграде, Зрители смеялись, аплодировали. Вслед за ними впервые появились улыбки и знаки внимания к коверному за кулисами. Начало перелома чувствовалось в том, что мне стали помогать в работе, создавать необходимые условия.

Я воспрянул духом. Теперь не только практическая работа, но и теоретическая подготовка стала занимать все свободное время: чтение книг об актерах Щепкине, Мартынове, Сумбатове-Южине, посещение выставок и музеев. Но главным для меня стал театр.

Конечно, цирк не театр. Свою мысль в репризе клоун выражает порою в абсурде, в невозможном, в анекдоте. А раз так, значит, и театральные законы не годятся для цирка. У него должны быть свои приемы, свои изобразительные средства. Приемы эти могут быть разнообразны, эксцентричны, но точны так же, как дозировка сильнодействующего лекарства: переборщишь — получишь обратный эффект.

Почему увлек ленинградский театр? Меня прежде всего интересовало, как игра актеров становится доходчивой, выразительной, почему она захватывает и покоряет зрителей. Особенно повезло мне в том, что ленинградские театры были увлечены новой советской комедией. Пьесу «Чудесный сплав» Киршона сменила комедия Шкваркина «Чужой ребенок». Эта пьеса шла сразу на двух сценах — в Театре комедии и в Академическом театре драмы, На сцене в реальной обстановке переживали, радовались и плакали обыкновенные люди. И в то же время это было остроумно, ярко, смешно. Очень важно было другое — во имя комедийности не оглуплялись образы действующих лиц и ситуации на сцене. Это было как раз то, что я искал.

Удачны и актерские находки. В Театре драмы имени Пушкина Екатерина Корчагина-Александровская и Николай Черкасов преподали мне со сцены урок, что не «комиковать» нужно, а жить в образе своего героя. А в Театре комедии Ольга Арди и Степан Надеждин научили меня видеть смешное в обыденной жизни. Тогда я пришел к выводу, что преувеличение в цирке может отлично уживаться с правдивостью персонажа.

Теперь я уже не мог, как прежде, смотреть на маску Чаплина. Время отвергло этот персонаж для советского цирка. Я понял это окончательно.

Поиски новых форм приводили к комическим персонажам более современным, близким советскому зрителю. Если еще недавно среди эстрадных комиков существовала мода на фрак и смокинг, то теперь стали одеваться в костюм, близкий бытовому. В такой тенденции было много хорошего. Бытовой костюм не давал артисту комиковать, дурачиться, теперь он должен был работать над техникой актерского мастерства, искать комическое, не выходя из жизненных рамок.

Среди таких комиков, как я уже говорил, заметно выделялся Павел Алексеевич, выходивший на манеж или сцену мюзик-холла в мешковатом сером костюме, панаме, модной в ту пору, и с портфелем в руках. Лицо почти без грима, лишь маленькие обывательские усики. Конечно, в такой маске он мог откликнуться на любое событие дня, дать свой комментарий. Успех Павла Алексеевича породил подражателей: коверного Георгия Васильевича (Георгия Стуколкина), который раньше выступал как «Жорж», Юрия Алексеевича (Юрия Шатиро), Андрея Андреевича (Андрея Иванова) и других.

Появлялись мысли: стоит только отказаться от всяких условностей и перейти к предельно реалистической манере, как успех будет обеспечен и о тебе заговорят как о клоуне-новаторе. Но, сознавая чужеродность чаплинской маски, я понимал и другое: пример Павла Алексеевича был хорош лишь как единичное явление. Видеть в фигуре комического обывателя единственно верный образ в клоунаде — значило бы обеднять этот жанр. Клоунада сверкает красками, когда она вдохновенна и разнообразна. И если прошлый век ограничивал ее, сводя лишь к одной-двум буффонным маскам, то сегодня легко было впасть в другую крайность: наводнить цирки артистами скучно-бытовой внешности, лишенными циркового блеска и эксцентричности.

Кроме того, это означало бы переход от одного подражания к другому. Но меня увлек еще не открытый персонаж, сочетающий в себе цирковую романтичность и дух современности. Он должен быть правдивым и комическим. Но комизм должен вытекать из его живого и разностороннего характера.

Теперь за дело! Я решил начать поиски нового комического персонажа. Прежде всего переделке подвергся парик. По волоску стриг и укладывал парик-полуфабрикат, пока он не принял естественный вид. Как художник, я понимал, что контур фигуры сразу определит и ее характер. Поэтому, подобно папе Карло, вырезавшему из полена Буратино, на белом листе бумаги рисовал фигуры в надежде, что они оживут.

Как всегда, сначала ничего не получалось. Рисунки и силуэты не хотели жить. Время подгоняло. Поговаривали, что меня могут оставить на лето в Ленинграде для выступлений в Таврическом саду. И я проводил ночи с карандашом и ножницами, а днем бродил по шумным улицам и базарам в надежде, что вот-вот мелькнет передо мной долгожданная фигура. Я искал типаж, характерные черты, которые можно эксцентрически усилить в цирке.

Дома своего двойника на фотокарточке я стремился «одевать» именно в такие костюмы, только разных расцветок и фасонов, «примерял» множество кепок и шляп. Систематизировав все свои «исследования», я пришел к следующим выводам.

Костюм должен помогать комику в работе. И лучше, если брюки будут широкими: можно изобразить, например, даму, боящуюся замочить подол, или спрятать кошку или бутылку. Цвет должен оставаться черным. Это дань сдержанности.

Головной убор. Жесткий котелок ограничен в форме, а следовательно, маловыразителен. Кепи лучше, но гибкость его все же недостаточна. А вот мягкая шляпа позволяет свободно менять ее форму — промином, выгибом, заламыванием полей.

Обувь. К мешковатым брюкам необходимы и туфли без угловатых форм. Лучше всего — обувь с круглыми носками.

Костюм Чаплина во многих деталях отвечал именно этим требованиям… Поэтому мне было трудно найти свой костюм.

Я уже заразился идеей новизны. Заменил бамбуковую трость обыкновенной суковатой палкой, изменил форму усов, надел ботинки не наоборот, как носил мой цирковой Чаплин, а как полагается: правый на правую ногу, левый — на левую. Дышать стало немного легче. Я почувствовал себя цыпленком, который с трудом вылупливается из яйца…

Администрацию цирка шапито в Таврическом саду предупредил, что расстаюсь с Чарли. «Но кого же объявить в афишах?» — последовал вопрос. Новый псевдоним должен был перешагнуть через старые представления о сценическом имени. В газетах, где печатались объявления о перемене фамилий, в телефонных книгах, в адресных справочниках пытался я найти псевдоним, но скоро понял: надо искать не в трюкаческом сочетании слов, а в одном, имеющем глубокое смысловое значение. Кроме того, новое имя должно быть удобопроизносимым и легко запоминающимся.

Однажды после репетиции кто-то из артистов обратился ко мне: «Эй ты, Карандашик!» Мысль напряженно заработала. Карандашик. Карандаш… Он всегда острый… Он хорошо рисует… Карикатуристы работают именно карандашом… Все это неплохо… Но не очень ли это скучно — карандаш?.. А что, если это слово подать по-новому, например: «Каран д’Аш? д’Аш, д’Аш…» Как будто дворянская приставка к имени… А все вместе — простой карандаш. Но будет ли это странное имя соответствовать моему внешнему облику?

Первый, кто узнал об этой находке, был известный клоун-прыгун Виталий Ефимович Лазаренко. Позже я расскажу о нем подробнее. Его взаимоотношения с артистами отличались одной особенностью: он любил поддерживать все новое, что появлялось на цирковой арене. «Пусть ошибается, но дерзает!» — было его принципом. Выступая в Ленинградском цирке, он нередко справлялся у меня, как идут дела, и первым увидел мои репетиции в новой маске. «Хорошо!» — было его заключением. «Но надо как-то назвать ребенка». Тут-то я и поделился с Лазаренко своей находкой. Ему понравилось новое имя.

На следующий день, выходя на манеж в новом клоунском костюме, я услышал: «А вот и Карандаш! — Не дав мне опомниться, Виталий Ефимович обратился к присутствующим: — Познакомьтесь, пожалуйста, с Карандашом!»