С пером и автоматом

— Слушай, поэт! — закричал Потапов. — Как только остановлю машину, сразу выскакивай, а то не успеем — взорвемся!

— А ты?

— Я тоже.

Открыв люк, Чапичев увидел, что танк горит. Он спрыгнул в снег и оглянулся: где Потапов? Машина в это время рванулась влево и понеслась вперед.

Чапичев увидел, что немецкий танк стоит в густом лесочке, совсем недалеко, а Потапов повел тридцатьчетверку куда-то в сторону. Но это был обманный маневр: в следующую минуту Потапов снова развернулся и направил охваченную пламенем машину к березняку, в котором затаился враг.

— Коля, выскакивай! — закричал во весь голос Чапичев, не думая о том, что его нельзя услышать. — Выскакивай! Сгоришь!

Но Потапов продолжал гнать свою пылающую крепость прямо на вражескую машину.

Чапичев вскочил на ноги и побежал наперерез танку, который несся на врага.

Расстояние между машинами сокращалось с каждой секундой. Оставалось тридцать, двадцать, десять метров.

Чапичев задыхался.

— Потапов! Коля! Остановись?! Мы еще им…

Но пылающий советский танк на предельной скорости врезался в бок немецкой машины.

Раздался грохот.

Звон металла.

Взрыв…

Огонь и черный дым устремились в небо.

* * *

Стемнело, когда Чапичев возвращался с поля боя. Он шел вдоль опушки леса. Не таился. Не пригибался, когда рядом рвались снаряды. Он был потрясен увиденным и никак не мог собраться с мыслями. А душа разрывалась от боли. Он не мог представить, что никогда больше не увидит своего друга.

«Сердце, отданное народу», — так он решил назвать свою повесть-быль о Потапове. Это было похоже на клятву: уляжется боль, и он засядет за работу. Герои не умирают, они живут в памяти и делах людских…

Чапичеву вдруг вспомнилась песня о подвиге пограничника Баранова. Еще недавно ему казалось, что он ничего лучшего не напишет. Он себя обманывал: лучшими будут стихи о Коле Потапове — танкисте, герое,

Ночь в разведке

За короткое время работы в газете Чапичев успел сделать много. Он стремился всюду побывать сам, увидеть все своими глазами и непременно во всем принять участие.

Вскоре после геройской смерти Потапова Чапичев попросил редактора дать ему самое трудное задание.

— Плечам тяжелей, душе легче, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд батальонного комиссара.

— Ну что ж, я тебя понимаю, — сказал редактор. — Пойдешь к автоматчикам. Только в бой не лезь.

* * *

В штабе стрелкового полка Яков Чапичев долго не задержался. Сразу, как только познакомился с командирами, попросился на передовую, во взвод автоматчиков. Его проводили в густой еловый лес, по опушке которого тянулись окопы.

В полдень батальон получил приказ произвести разведку боем. А если представится возможность, то и окопаться на новом рубеже.

Чапичев тоже стал готовиться к предстоящему бою, попросив саперную лопату. Но командир вежливо посоветовал корреспонденту вернуться в штаб полка.

— Это почему же? — спросил Чапичев.

— Вы ведь поэт!

— Ну и что из того?

— Ваши стихи для нас важнее всего.

— Если я и поэт, то не великий, — улыбаясь, возразил Чапичев.

— Для нас в самый раз, — попросту ответил офицер и приказал солдатам выбираться из траншей.

«Что ж это такое, — размышлял Чапичев, глядя вслед удаляющимся солдатам. — Корабль ушел, а я остался на берегу. А когда он вернется, я должен описывать его плавание. Так не пойдет», — и он решительно выбрался из окопа.

Подразделение продвигалось быстрым маршем и догнать его оказалось не так-то легко. Чапичев взял чуть левей, где среди поля стоял подбитый вражеский танк. На случай, думал Чапичев, если немцы откроют огонь и не удастся догнать своих, можно будет укрыться за танком.

Опасения быстро оправдались. Гитлеровцы подняли такую стрельбу, что наше подразделение вынуждено было залечь.

Чапичев оказался отрезанным от своих. Прильнув к земле, он долго лежал не шевелясь. Снег под ним подтаял. Руки и ноги окоченели. Начал одолевать кашель. А подняться было нельзя. Пулеметный огонь, как метель, гулял над полем, сеял смерть. «Может, меня из этой ложбинки немцам не видно», — подумал Яков и начал ползти к танку. Характер стрельбы не изменился (над ним непосредственно пули не свистели), значит, по нему не стреляют.

Держа автомат на боевом взводе, Яков осторожно подобрался к танку.

Зимний день короток, и Чапичев не заметил, как стемнело. Воспользовавшись этим, он с трудом открыл люк и забрался в танк. Внутри пахло горелой одеждой. Обшарив все, он понял, что экипаж выбрался из машины живым: истлела только оставленная одежда. Машина стояла передом к нашим траншеям. Посмотрев в щель, Чапичев заметил вспыхнувший на мгновение огонек: кто-то в окопе прикурил. Но это было видно только ему сверху. Сидящие в окопах немцы не могли ничего заметить.

— Интересно, что делается там, у гитлеровцев?

И Яков на мгновение высунулся из люка, посмотрел в сторону вражеских позиций.

Ночь стояла светлая, но видно было только метров на двести, не больше. Дальше все сливалось в морозной, голубоватой дымке. И вдруг, наверное, в километре от танка, Яков заметил костер, вокруг которого грелись гитлеровцы.