— Будет! — вскрикнула в ответ Ирья так внезапно, что я даже вздрогнула. Где-то под сердцем пробежал холодок, как будто ледяная жидкость разлилась по телу.
— Ну конечно, кто-то ведь должен работать.
— Да, — снова сказала Ирья, и я испугалась еще больше, вдруг она обиделась, или опечалена чем-то, или просто не в настроении, потом она встала, налила кофе в кружку с божьими коровками и отнесла мужу, а у меня тем временем появилась секунда, чтобы как-то организовать и сдержать поток мыслей, и я была Ирье за это очень благодарна, я словно пыталась построить из сырых куриных яиц нечто цельное и прочное. Решила сосредоточиться на бытии, оказалось, что это в общем-то не так уж и сложно, слушала, как вздыхает кофейник, как тикают каповые часы, после недавних тарелок с городами они казались родными, хотя оставались при этом жутко уродливыми; мысль об уродстве я даже нашла забавной, ведь теперь я знала, что Ирья думала об этих часах; подумалось и о том, что, может быть, особенно сильно они раздражают ее сейчас, когда обстановка в доме напряженная.
Ирья совершенно беззвучно вернулась в кухню, вошла как раз у меня за спиной. Подливая кофе, она пробормотала что-то вроде: вообще-то он не плохой. Я даже не сразу сообразила, о чем она. Внезапно до меня дошло, кто этот «он», и понимание заволокло мой ум, как большая и жуткая подводная тень.
— Конечно! — вскрикнула я настолько пронзительно, что даже ушам стало больно.
Ирья никак не отреагировала на мой поросячий визг, она села за стол, отхлебнула кофе, посмотрела в окно и сказала:
— Хорошо, хоть не сильно пьет. Большинство из его друзей-работяг уже с пятницы в дым пьяные. Звонят из какого-нибудь кабака, типа «Не ждали», каждые полчаса и зовут туда.
Я попыталась оценить длительность запоя и пришла к выводу, что сегодня вторник. Не так уж и долго, насколько я понимаю, вот если бы прошло уже несколько недель отпускного пьянства, то тогда, конечно, другое дело, все это я поспешила облечь в слова, но застопорилась в первую же секунду, стараясь подобрать как можно более подходящую и мягкую форму, на том и скисла; вернувшись обратно к действительности, почувствовала, что в уголке правого глаза начинается какое-то невнятное подергивание. Перевела взгляд направо и заметила, как за окном по стволу дерева вверх шмыгнула шустрая белка. Было такое ощущение, что это именно она подергивала меня за край века.
— Ах да, твой бумажник, — сказала вдруг Ирья.
— Бумажник?
— Ну как же? — спросила Ирья, оторвав взгляд от темного и холодного стекла духовки, в которое она смотрела, явно тоже успев побывать где-то совсем далеко отсюда. И конечно, по всему этому было видно, как нелегко дается такое испытание их бюджету, несмотря на все ее прежние речи. Хотелось прекратить все это мое наступление и уйти, оставив их в покое, но все же я решила сначала вернуть ее к действительности, Ирью, напомнив, что речь шла о бумажнике, она ответила с грустью, что, похоже, у нее сегодня что-то с головой, а потом мы просто улыбнулись друг другу слабой, едва заметной улыбкой. Тем не менее у нее в руках вдруг оказался мой бумажник, не знаю уж, из-под какого стола она его достала, но он внезапно возник на столе, черный комочек, похожий на измученный внутренний орган, лежащий на вощеной скатерти «Маримекко» с крупными жидкими цветами, похожими на сырые яйца. Через несколько секунд после того, как Ирья положила его на стол, он сдулся и осел, словно принял более удобное положение.
Мы обе смотрели на бумажник. Предсказанный стариком Хятиля дождь отбивал бодрую барабанную дробь по стеклу. Я взяла свое деньгохранилище со стола и принялась изучать его содержимое, он был пуст, как и прежде, да и чему там было быть, водительские права, старый чек и прочая ерунда.
— Можно было с ним и не торопиться, — усмехнулась я, но без улыбки, конечно.
Ирья, вероятно, подумала, что я там чего-то недосчиталась и поспешила возразить, возможно, она подумала, что я смутилась из-за обнаруженной недостачи и худобы бумажника. Мне пришлось успокоить ее: пусть не вздумает волноваться, я ведь им совсем не пользуюсь, бумажником, я больше люблю кошельки, вот, смотри. И я достала из сумки свой сморщенный мешочек и позвенела им, как уличный музыкант, Ирья засмеялась и сказала: ты, значит, тоже, и достала свой. Это был кошелек Акционерного банка, не менее дряхлый, чем мой. Вот мы так сидели и звенели кошельками, словно победители, и смеялись — немного грустно, но все же вместе.
Потом мы долго молчали. Смотрели на ворону за окном на ветке клена, помешивали кофе и вздыхали. Рейно вошел за добавкой, но разговаривать не стал, в животе опять возникла пустота, так что пришлось взять кусочек булочки. Оказавшись внутри их натянутых отношений, я сразу ощутила на спине что-то липкое и неприятное, словно туда вылили что-то холодное и вязкое, вроде пюре.