С намерением оскорбить (1998—2001)

Сегодня я вновь прошу у вас разрешения посидеть в баре с приятелем. На этот раз — в баре у Лолы. Такого бара не существует, я его выдумал. В нем старинные изразцы на сценах, две дубовые стойки, пропахшие кислым вином, пара старых рекламных плакатов: «Анисовая Моно» и «Фундадор». На фасаде еще одна вывеска, тоже из изразцов: «Нитрат Чили». Лола — квартеронка, смуглая красавица, миниатюрная, но очень сильная, она обладает молчаливой мудростью, которую дают годы, проведенные за стойкой. В баре только завсегдатаи: пьянчуги, что завтракают вином в девять утра, анонимные алкоголики без комплексов, портовые рабочие, каменщики и водопроводчики. Сам Лоцман время от времени заглядывает сюда, чтобы выкурить сигарету и молча выпить кружку пива в углу. По вечерам и выходным в бар набивается молодежь, которая прекрасно ладит с дневными клиентами. Таков бар у Лолы.

Сегодня за пиво платит Антонио, для друзей Тони. Я как раз его друг. Антонио двадцать семь лет, он настоящий солдат, почти без образования, со всеми соответствующими пристрастиями, способный пустить слезу после четвертой рюмки выше ватерлинии, услышав «Песню свободы» своего земляка Лабордеты. Хотя нужно сказать, что слезы Антонио — это слезы ярости. Существуют разные виды слез, и каждый плачет по-своему. На самом деле Антонио и вправду солдат с картины Веласкеса — но лишь в глубине души. Только с теми, кто способен увидеть пику в его руках.

Между глотками Антонио разглядывает груди Лолы. Они, к слову сказать, великолепны и, насколько можно судить по декольте Лолиных блузок, смуглы и гладки. Все мы любуемся ими, но Лола не возражает, поскольку мы делает это со всем уважением и без всякой задней мысли, как любуются закатом или заигравшимся в парке малышом. Продолжая смотреть, куда смотрит, Антонио просит еще две кружки и говорит мне: послушай, брат. Дело в том, что ни я, ни все мои по правде не живем в этой хреновой стране. Сам я пашу как лошадь с шестнадцати. Мне доводилось читать всякую статистику, демографические исследования и прочий бред, и я понятия не имею, о какой это волшебной стране из диснеевского мультика там говорится. Я приползаю домой полумертвый, включаю телевизор, а там всякие мальчики и девочки, симпатичные такие, умные, одеты хорошо. Одним словом, мажоры. И что характерно, приятель, никто из них не работает. Даже не так, как я, не так, чтоб кровь из носу. Ну да, они учатся, хотя всем уже за тридцать, и у всех такие экзистенциальные проблемы, со смеху помереть можно. А люди смотрят, принимают все за чистую монету, и в конце концов начинают им подражать. Такие всё слопают без соли: мол, Испания на подъеме, мы европейцы дальше некуда. Можно подумать, что зомби, которых встречаешь метро в семь утра, — твои галлюцинации. Ты ведь образованный, вот и расскажи мне, какого хрена творится. То ли вокруг марсиане, то ли я псих, то ли я сам марсианин и заодно псих, то ли нам изо дня в день врут.

Лола приносит нам пиво. Я хочу попросить ее поставить Иньяки Акунсе — замечательный фон для разговоров с друзьями, — но потом решаю, что Антонио не до музыки. И я приступаю ко второй кружке, иногда сочувственно кивая. Моему другу нужен не собеседник, а слушатель. Вот я и слушаю, а он продолжает: друг, в этой стране, такой европейской и сил нет какой продвинутой, даже у королевских деток у всех по шестнадцать дипломов. И всем так нравится кататься на горных лыжах, ездить верхом и плавать на шикарных яхтах. Можно подумать, нам с женой не нравится! (Антонио женат на одной смуглянке и влюблен в свою подругу без памяти.) Только у нас есть вредная привычка есть каждый день и платить за квартиру. Так-то вот. Наверное, нужно устраивать мирные демонстрации, когда есть повод, искать легальные пути и все такое. Да ведь это бесполезно. Только пикни, и останешься на улице, без гроша. Что ты скажешь?.. Я ничего не отвечаю, только прошу у Лолы еще пива. Напоследок Антонио говорит: «Иногда, как услышишь, что Испания процветает, так и хочется сделаться партизаном и уйти в горы».

Вот что сказал мне Антонио за пивом в баре у Лолы.

БУДЕТЕ КАК БОГИ

Итак, первый месяц новой эпохи на исходе. Картина совершенно безрадостна. Конечно, следует дать тысячелетию испытательный срок, подождать лет сто или триста. И вообще: кто я такой, чтобы судить о подобных вещах? И все же, приняв тошнотворное количество новогодних поздравлений, я вглядываюсь в лица людей на улице, смотрю на себя в зеркало и понимаю, что у человечества не осталось никаких поводов для оптимизма. И не надо рассказывать о том, что в новом веке научно-технический прогресс наконец позволит нам обратиться к исправлению нравов. Ни черта мы к нему не обратимся.