С моих слов записано верно

Третье Транспортное
долго идет
чуть ниже
железнодорожной насыпи
и над голубоватой щебенкой
только облака и небо —
словно
счастливые вагоны
разбрелись
и пасутся
на синей
траве

От Садового к Бульварному

В жару по столице прогулки
не так чтобы очень легки,
но все же с Кольца в переулки
затянут тебя сквозняки.

Среди тополиного пуха,
разрухи, увечий и скверн
Москва семенит, как старуха,
одета в столетний модерн.

Но все в нем пошито по мерке,
и дышишь свободно, пока
с каким-то сомнением церковь
глядит на рабочий ДК.

И снова в разломах Москва и
расколот, как мозг, тротуар…
Запнувшись о рельсы трамвая,
выходишь к пруду на бульвар.

И нет пешеходу запретов —
шагай хоть до мартовских ид.
Вид сзади: остряк Грибоедов
в трагической тоге стоит.

«Текстили13 вы мои, Текстили…»

Текстили[13] вы мои, Текстили!
Оттого ли, что жил я в Подольске,
и меня электрички везли,
я перрон вспоминаю ваш скользкий.

И когда, проскочив поворот,
появлялся фонарь вожделенный,
в электричку врывался народ,
будто варвары лезли на стены.

Но привратный стихал скоро бой,
и, добычу закинув на полки,
возвращались устало домой
инженеры, фарцы, комсомолки.

Их встречал городок над рекой,
развозили автобусы в спальни,
в допотопный древлянский покой,
в быт простой, как рисунок наскальный.

И, как ясли – вола и осла,
укрывало их небо седое.
И провинция тихо спала,
как младенец под яркой звездою.

Посад

Тебе никто не виноват,
ты понапрасну недоволен,
что красный рушится закат
за этажами колоколен,

и во пророках – «все – мура,
на жизни переклеен ценник» —
к тебе выходит со двора
кристально пьяный современник.

И ночь на сходку с кондачка
подвалит – нервная, глухая…
А над водой два огонька
друг другу ласково кивают.

Царицыно

Как навсегда исчерпанная тема,

В смертельном сне покоится дворец.

А. Ахматова

Государыня строит дворец…
Недостроила и померла.
И дворцу наступает конец.
В общем, грустные это дела.

Но кирпичные башни стоят,
и деревья аллеи растут.
И, прудам загнивающим рад,
отдыхающий шляется люд.

Коммунизму приходит кердык.
Октября стал милее Февраль.
В кепке толстый и лысый мужик
говорит: «Будем строить Версаль!

Нам пора приобщаться культур.
Все должно быть тип-топ в человеке».
И старательно режут в ажур
белый камень таджики, узбеки.

Подновляют на стенах узор,
вновь возводят масонские знаки.
Чтобы снова плели заговор,
раздували кровавые драки?

Иль страстям и надрывам конец?
Тот и правит, кто больше башляет?
И, на пенсию выйдя, дворец
безмятежно по парку гуляет.

Море

«только вытку скорей распускаю…»