С гор вода

— А все остальное, — заговорил снова Столбушин, — за исключением этих десяти тысяч, — имение, мельница, завод и все, какие найдутся деньги, — я решил завещать…

«Кому? — мучительно носилось в мыслях Валентины Михайловны. — Кому?»

— Тебе, — коротко и сухо закончил Столбушин.

— Зачем? — спросила она. — Зачем так много, и потом с какой стати ты расстраиваешь себя этими преждевременными распоряжениями? — заговорила она поспешно, чересчур поспешно, и ее слова звучали как-то раздвоенно, как клавиши фальшиво настроенного инструмента.

Болезненно-восприимчивым слухом он услышал это и прерывисто всхлипывающим дыханием глубже втянул щеки. Кожу у его висков заметнее собрало в складки.

«Радуется», — подумал он с холодом у сердца.

— А ты меня все-таки не перебивай, — попросил он ее скорбно.

— Я тебя слушаю, — виновато выговорила она, потупляя глаза.

Он сказал:

— Это мое решение непоколебимо, и на днях я поеду в город, чтобы оформить его надлежащим порядком. Ты была мне хорошей и ласковой женой и верным другом. Ближе тебя у меня никого нет. И разве я мог позабыть о тебе в моем последнем распоряжении?..

Слова его звучали искренно и тепло. Валентина Михайловна приподнялась, подошла к мужу, опустилась рядом с ним на колени. Жгучее, мучительное чувство стыда охватило ее сердце.

«Прости меня за все, за все, за все», — думала она, стискивая руку мужа в покаянном порыве.

В том же беспредельном порыве она потянулась к его губам, но с этих губ отвратительно несло смрадом смерти.

Столбушин отстранил ее, догадавшись о ее невольном отвращении. И понуро вышел из комнаты.

«Умирающим ничего не надо», — думал он, вышагивая по двору.

А солнце светило так ярко и щедро, и так хотелось, так хотелось жить.

После обеда, когда Столбушин спал, Валентина Михайловна взяла книгу, прошла в сад и легла на траву, уносясь взором в безмятежные глубины неба. И ей въявь пригрезилось:

Апрельское мягкое солнце ласково нежило сад. Цвел шиповник, и гудели пчелы. А она с звонким смехом, которым искрилось все ее существо, бежала по аллее, желая лукаво спрятаться от Ингушевича. Но он нашел ее и, взяв ее за руку, сказал:

— Я вас люблю!

— А муж? — вскрикнула она, сотрясаясь от безмятежного смеха.

— Вы его не любите и никогда не любили! Вы вышли замуж, чтоб сделать выгодную партию!

— Ого! — воскликнула она.

— Да-да! Вы даже еще и не догадываетесь о том, какое блаженство любить и целовать губы любимого, — жарко говорил Ингушевич.

— Разве это так сладко? — спросила она его, играючи, упиваясь своею игрою. — Ужели?

— О-о, — воскликнул Ингушевич, — за эти радости можно отдать всю жизнь!

Она опять шаловливо спросила:

— Но что скажет на это мой муж? Как вы думаете?

— Ваш муж? — спросил Ингушевич и резко, сердито добавил: — Но ведь ваш муж умер вот уже год тому назад! Вспомнили тоже!

— А-а, — простонала Валентина Михайловна, порывисто поднялась с травы и, забыв о книге, пошла к дому.

И увидела поспешно вышагивавшего к ней навстречу Ираклия. Лицо его, как ей показалось, было озабочено.

«Муж умер! — вдруг пронеслось в ней жарким опустошительным вихрем. — И Ираклий идет сообщить мне об этом!»

Всей своей протестующей мыслью ей хотелось закричать:

«Гнусная я, гадкая, гнусная…»

Ираклий подошел и сказал:

— Чай для вас сервирован на маленьком балкончике-с.

Когда она уже прихлебывала из чашки свой чай, Ираклий сдержанно и чопорно доложил ей:

— А с Ингушевичем полчаса назад несчастье на мельнице произошло. Очень занятный казус…

— Что такое? — выговорила она, вся холодея.

— Колесом его зацепило и в машины втащило…

— Ну, что же? — совсем задохнулась она. — Что с ним? Он жив?

— Абсолютно жив и даже смеются! Только пиджак ему попортило. В момент выхватить его поспели.

— Как вы говорить ни о чем не умеете! — вдруг раздражилась она. — Оставьте меня одну, ради Бога.

Ираклий ушел, а она, припав головой к столу, истерично разрыдалась.

Вечером Ингушевич показался ей веселый и хохочущий. Он шутил, скаля крепкие зубы.

— Несъедобным я для машин оказался. А вы, кажется, недовольны, что я так легко отделался? Желали моей смерти?

— Отчего? — спросила она замкнуто и непонятно.

— Разве я не вижу: сердитесь вы на меня за что-то…

Она промолчала.

Когда она раздевалась, чтоб ложиться спать, муж опять заговорил с ней о духовной. Но она перебила его с злыми слезами в глазах:

— Ах, пожалуйста, нельзя ли без этих разговоров…

Столбушин подчинился и перестал. Спал он в эту ночь, как и всегда, беспокойно, с тягучими всхлипываниями, стонами и содроганиями. А она с постели смотрела на небесные звезды и думала:

«Кто водит эти воздушные хороводы? Зачем? Почему все существо человека так полно жгучих противоречий? Для чего вся жизнь окружена неразгаданной тайной? Кто так устроил? Для чего?»

Облокотясь на подушку локтями, долго так глядела она в небеса и думала, пока ее усталую голову не стало заволакивать млечными туманами. И тогда близко, под самым окном, в кустах сирени завозились маленькие бородатые карлики. Перешептывались:

— Она не может спать…

— Она несчастна…

— Пожалеем несчастную…

Она прониклась беспредельною жалостью к себе и заснула.