С двух берегов

— Ты прав, Франц. В подполье ты не будешь. И Германия будет другая. И Европа другая. И весь мир — другой. Скажем спасибо России.

Все оживились, потянулись за стаканами. Мы уже не раз пили за Россию и за Красную Армию. Мне захотелось поддержать и Франца, и того бесфамильного Степана, который — кто его знает — может статься, был моим земляком.

— Я предлагаю выпить за Германию, которую построит Франц!

По резко изменившимся лицам я понял, каким неожиданным был мой тост. Не сразу поднялись стаканы. Уж очень странным показалось всем пить за Германию, какой бы она ни была в будущем. Но возразить мне никто не решился. Я выпил, и за мной другие. Кто пил как всегда, кто — только поднес к губам. Все, кроме Лангера и Дюриша. Лангер демонстративно отставил свой стакан в сторону, а Дюриш прикрыл рукой.

14

В списке предприятий, брошенных их владельцами и опечатанных полицией, Доманович подчеркнул красным карандашом строчку, в которой значилась некая «лаборатория неизвестного назначения». Построили ее немцы года полтора назад на окраине Содлака — скучный, одноэтажный, вытянутый в длину корпус, обнесенный забором. Одиноко торчала высокая труба вытяжной вентиляции. На воротах никакой надписи, кроме обычной: «Вход посторонним воспрещен!» Небольшая группа работавших там специалистов съезжалась из окрестных дач, а по вечерам возвращалась восвояси и на территории оставался только вахтер из местных жителей.

С этой лабораторией были связаны те два пушечных выстрела, которые содлаковцы в первый и последний раз услышали за все время войны. Советская танковая колонна, неожиданно оказавшаяся в городе, оглушила обывателей грохотом и лязгом, никакого сопротивления не встретила и так бы и ушла вперед, не выпустив ни одного снаряда, если бы в это же время к лаборатории не подкатывал штабного вида автобус с инженерами или военными чиновниками — никто о них толком ничего не знал. Вместо того чтобы, как делали все другие в таких случаях, бросить машину и бежать, куда подскажут глаза, они понадеялись, что тяжелым машинам их не догнать, развернулись и помчались обратно. С перепугу не учли, что у танков, кроме гусениц, есть еще и пушки и что со снарядами в скорости лучше не соревноваться.

Командир головного танка сделал предупредительный выстрел с перелетом, а вторым снарядом разворотил удиравший автобус, как консервную банку. После этого танки исчезли, оставив на асфальте глубокие следы траков, а в душах содлаковцев — восхищение от мощи русской военной техники.

С тех пор в лабораторию никто не наведывался. Единственный ее страж, допрошенный Домановичем, клялся, что никакого представления о том, что делалось в охраняемом им здании, не имеет. Стефан осмотрел брошенное помещение и пришел к выводу, что там производились какие-то химические опыты, а какие именно — без специалистов не разберешься. Он советовал мне доложить Шамову о загадочной лаборатории, не дожидаясь, пока будет оформлен весь список брошенного имущества, и потребовать присылки экспертов-химиков. Но я никакого повода для спешки не видел.

А несколько дней спустя Стефан явился с внеочередным докладом, когда я еще спал. Он всегда торопился с дурными новостями. Мне даже казалось, что ему не терпелось испортить мне настроение. Но, разумеется, причина была иная. Мы с ним часто по-разному относились к одним и тем же событиям. Я уже начал свыкаться с мыслью, что война для меня кончилась. Стефан же сохранил весь пыл партизанской борьбы и не считал эту борьбу завершенной. Для меня Содлак был временным пристанищем, чем-то вроде пересадочной станции, откуда прямой поезд увезет меня на родину, а Стефан родился в этом городе и готовился в корне перестраивать жизнь.

Почти все горожане еще были для меня на одно лицо, а каждый дружелюбно улыбавшийся человек казался союзником. Стефан не верил улыбкам и словам, не верил, что в Содлаке все примирились с поражением Германии и с действиями советского коменданта. Он был уверен в другом — что враги затаились и скрытно готовят всякие пакости. Он всегда ждал неизбежных вспышек сопротивления со стороны подполья, а внешнее благополучие считал обманчивым, предгрозовым. И когда случалось что-нибудь похожее на козни против меня или установленных мной порядков, он, не теряя ни минуты, развивал энергию — в пересчете на лошадиные силы не меньше, чем в целый табун.

На этот раз он доложил мне, что один из его патрулей во втором часу ночи обходил район лаборатории и заметил в помещении свет непонятного происхождения. Патрульные знали, что здание опечатано, и заинтересовались странным явлением.