С чистого листа

Юзи, едва сдерживаясь, развернул ноутбук экраном к Либерти и показал на фотографию дулом ее пистолета.

— Экспонат номер один: настоящая Ева Клюгман. Она же Либерти. Это досье из картотеки Моссада. Моссад в таких делах не ошибается. Но это не ты, верно? Не ты. Поэтому возвращаюсь к своему простому вопросу: кто ты, мать твою, такая?

Либерти продолжала гипнотизировать экран. Юзи поднялся на ноги.

— Мне нужны ответы, Либерти, — взревел он, — или как там тебя зовут. Я верил тебе, я любил тебя. А теперь мне нужны ответы.

— Я тоже тебя любила! — выкрикнула Либерти, сверкая черными глазами. — И поверь, до сих пор люблю. Я люблю тебя больше жизни!

Страстность ее слов ошеломила Юзи.

— Прекрати! Кто ты? Говори. Скажи мне правду.

— Я говорю тебе правду сейчас и буду говорить впредь. Но сначала развяжи меня. Развяжи меня сейчас же. Давай.

— Нет, пока не скажешь, кто ты.

— Люди всегда кажутся теми, кем они на самом деле не являются, Адам Фельдман. Развяжи меня.

— Не называй меня так.

— Развяжи меня.

— Чтобы ты позвала своих мордоворотов?

— Чтобы я могла говорить, не чувствуя себя заложницей. Если бы я хотела тебя уничтожить, то уже давно бы это сделала. Развяжи. Мой револьвер у тебя, не так ли? Развяжи меня. Развяжи. Развяжи.

Эта настойчивость поколебала Юзи. «Ее револьвер у меня, — сказал он себе, — я сильнее, я больше, бояться нечего». Заглушая инстинкты, требовавшие обратного, он развязал пояс халата и освободил Либерти. Она села на постели, как ребенок, растирая запястья.

— Итак, — проговорил Юзи, поднимая револьвер. — Свободу ты получила. Теперь говори.

Он раскурил сигарету; руки у него дрожали.

— Я не Ева Клюгман и не Либерти, — сказала она. — Я надела маску этой женщины несколько лет назад, когда ее убили вместе с семьей. — Бледная тень улыбки скользнула по ее лицу и тут же исчезла. — Мое настоящее имя Насрин Ширази. Я персидская еврейка.

— Ты не работала в ЦРУ?

— Нет. Я никогда не работала в ЦРУ.

Юзи впервые показалось, что он слышит в ее речи легчайший акцент. Он вскочил на ноги и стал метаться от кровати к окну и обратно, потирая большим пальцем ствол револьвера. «Верь в себя. Верь».

— На кого ты работаешь?

Голос женщины вдруг смягчился.

— Юзи, я все тебе расскажу, — сказала она. — Все, обещаю. Но сначала нам нужно выпить. Давай. Бояться нечего. Мы с тобой заодно. У нас одни принципы. Ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать это.

Юзи остановился в нерешительности и глубоко затянулся сигаретой. Потом налил два джин-тоника, протянул Насрин бокал и сел, положив револьвер на колено. Его гнев стихал, и появлялось новое чувство — ощущение, близкое к триумфу.

— Насрин Ширази, — сказал он по-персидски, — приятно познакомиться.

— Ты хорошо говоришь по-персидски.

— Я там работал.

— Знаю.

Пауза.

— Насрин Ширази. Ничего не говорящее имя, как нельзя кстати, — проговорил Юзи.

— Это мое настоящее имя.

— Поживем — увидим. Ладно. Выпивка есть. Рассказывай.

Она вынула из кармана небольшой конверт и бросила его Юзи. Внутри были ее фотографии в детстве, в подростковом возрасте, в ранней молодости. Все они явно были сделаны в Иране. Кроме того, имелась копия свидетельства о рождении.

— Видишь? — сказала она. — Я шла к тебе не с пустыми руками. Собиралась раскрыть свою тайну этим вечером. Но ты уже где-то нашел информацию сам.

Юзи разложил фотографии на столе, выискивая в длинной цепочке признаки монтажа. Их не было.

— Стало быть, — проговорил он, — Насрин Ширази. К этому надо привыкнуть.

— Мне тоже. Я годами не пользовалась этим именем.

— На кого ты работаешь?

— Я скажу. Дай мне немного времени, и я скажу. Знаешь, ты довольно крепко меня связал.

Она помяла запястья и отпила из бокала. Внезапно музыка внизу оборвалась. Послышался чей-то пьяный смех; кто-то требовал продолжения банкета. Вечеринка закончилась.

— Я родилась и выросла в Ширазе, — сказала наконец Насрин — женщина, которую ему придется научиться звать Насрин, — в маленьком, но гордом поселении персидских евреев в Иране. Нас ведь, знаешь ли, защищает конституция; у нас есть синагоги, кошерная еда, еврейские больницы. Иран, как тебе известно, не такой, каким его часто изображают на Западе.

Юзи кивнул, молча затянулся сигаретой.

— Отец был героем войны, — продолжала Насрин, — полковником в армии, самым высокопоставленным евреем в иранских войсках. Сыновей у него не было — только я. Все его надежды и чаяния лежали на моих плечах, с самого детства. Я поступила в Тегеранский университет, чтобы изучать политологию, и он этим гордился. Но на самом деле ему хотелось, чтобы я встала на защиту своей страны.

— Как звали твоего первого куратора в университете? — перебил Юзи.

— Доктор Амир Аршан, — без запинки ответила она. — Можешь сам проверить. Видишь, я говорю правду, Юзи. Не больше и не меньше.

Он кивнул и жестом показал, чтобы она продолжала.

— После университета отец организовал мне собеседование в Министерстве разведки и безопасности.

— МРБ?

— Да. Но не спеши с выводами.