С чистого листа

— Почему ты сам не продашь информацию Управлению? Не оставишь деньги себе?

— Слишком опасно. За мной следят. Получу от тебя бонус, и на том спасибо. Мы теперь вместе.

Либерти села на постели и собрала вокруг себя простыни. Тонкая полоска света, проходившая между половинками штор, упала ей на лицо.

— Юзи, — по-детски игриво сказала она, — ты мне чего-то недоговариваешь.

— О чем ты? — спросил он, отпивая шампанского из бутылки.

— Об уроне, который ты наносишь Моссаду. Нет, я их не жалею, ничего такого. Но что происходит у тебя в голове? Ты превращаешь себя во врага Израиля номер один. Ты делаешь все возможное, чтобы поиметь собственную страну.

— Нет, — сказал Юзи. — Я делаю все возможное, чтобы поиметь Моссад, наше правительство. Это не одно и то же.

— Неужели?

— Не мне тебе рассказывать. Ты знаешь, как теперешний режим поступает с мирным процессом. Со всем регионом. В политической элите Израиля главенствуют люди, одержимые идеей утопить Ближний Восток в крови.

— Как же так?

— Как же так? Что за вопрос? Разве это не очевидно?

— Нет. Не для меня. И не для Управления.

— Хорошо. Палестинцы уже много лет по-тихому идут нам на уступки. Восточный Иерусалим, поселения, право на возвращение, а мы до сих пор ни на шаг не приблизились к миру. Этому гребаному израильскому правительству нужна война. Как ты говорила, война — это деньги. По этому поводу у меня тоже есть разведданные. Тысячи документов.

— Убедительных? Неподдельных?

Юзи ничего не сказал. Вместо ответа он начал скручивать косяк.

— То есть ты хочешь сказать, что действуешь исключительно ради принципов? Что ты эдакий белый рыцарь? Еврейский Робин Гуд? Брось, Юзи.

— Послушай. Не буду делать вид, что тут нет ничего личного. Я отдал Бюро жизнь, семью, все. Своего сына — я не вижу его годами. А родителей забрал у меня террорист-смертник. По моему мнению, всему виной не ХАМАС. Всему виной жажда нашего правительства гнобить палестинцев. Родители, понимаешь? Мои родители. Никто не должен так умирать.

Либерти остановила на нем взгляд.

— Это многое объясняет, — сказала она.

— Я верил в Бюро, — устало отозвался Юзи, — но мои иллюзии разбивали снова и снова, до тех пор, пока я уже не мог этого выносить. Я же говорил, я сам напросился. Я был единственным человеком в Бюро, которому не было наплевать на мирный процесс. По крайней мере, единственным, кто не поджимал хвост, а говорил об этом. Мои взгляды погубили бы меня, но я успел уйти, пока меня не поимели.

— Доктрина статус-кво?

— Она бы сработала. Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Если бы израильская ядерная мощь уравновесилась ядерной мощью Ирана или Сирии, Израиль поутихомирился бы. А что еще нужно? Мир как альтернатива ядерной катастрофы. Возьми Россию и США. Вот тебе исторический прецедент.

— Можно подумать, ты в это веришь.

— Конечно, верю, черт подери. — Юзи вскочил, подкурил косяк и отошел к окну. — Надоело притворяться. Пошло оно все. Я уже сложил голову ради страны. Они придут за своим, это только вопрос времени. Но оно того стоит. Взорвать Бюро, взорвать правительство, и на пустыре воцарится мир. Просто и ясно.

Либерти подошла к Юзи, остановилась у него за спиной и обняла за талию. Его тело едва заметно обмякло.

— С тобой ничего не случится, — тихо сказала Либерти, — с нами ничего не случится. — Она провела губами линию от одного его плеча к другому. — Да, мы так недолго знаем друг друга. Но все изменилось. Я устала от всего этого. Ни мне, ни тебе деньги не нужны. Я просто хочу быть… давай бросим этот бизнес, Юзи. Еще одно, последнее дело, и уедем куда-нибудь. Начнем сначала. Станем обычными людьми.

Юзи повернулся к Либерти, но обнаружил, что боится посмотреть ей в глаза.

— Я же говорил. Мы можем поиграть в нормальных людей один вечер, неделю, может быть, две. Но все это будет ложью.

— Что наша жизнь, если не ложь? — спросила Либерти. — Давай просто поменяем одну ложь на другую. Адам Фельдман.

Дым марихуаны струился из тлеющего в пальцах Юзи косяка и окутывал его с Либерти. Они целовались, их тела сплелись. Какой-то безудержный фонтан вдруг открылся внутри Юзи и хлестал не переставая. Они целовали друг друга снова и снова, как будто связанные заклятием; потом повалились на постель. Они не понимали этого, но обоих переполняло одно и то же негодование на несправедливость жизни. Ведь хотя их барьеры пали, они — как и все люди — были в конце концов обречены на одиночество.

31