И вновь по телу Руперта пробежала дрожь. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, и снова закрыл. Очевидно, Эдит не знала правды. Но должен ли он рассказать ей про ее собственный позор, тем более что у него не было никакого желания отомстить ей?
– Спасибо, что была откровенна со мной, – тяжело произнес он. – Я рад, что ты сказала мне правду, а поскольку я желаю тебе только добра, это избавит тебя в будущем от мучений, какие ты была бы вынуждена терпеть, будучи женой уродливого калеки, которого ты никогда не любила. Только ради себя самой, Эдит, подумай всего минуту. Это твой последний шанс. Вещи в этом мире имеют обыкновение меняться. Я в этом убедился. Все может измениться снова, ты же пожалеешь о своем поспешном решении. Кроме того, твое положение жены человека, который только считается мертвым, будет весьма уязвимым, ибо в будущем может выясниться, что он все еще жив.
– Я все взвесила, – ответила Эдит, – и готова пойти на риск. Ты ведь не выдашь меня, Руперт?
– Нет, – ответил он голосом полным ледяного презрения. – Я не стану брать с тебя пример. Я не выдам тебя. Бери то немногое, что у меня есть, по наследству или как-то еще. Это убедит всех, что я на самом деле мертв. Но отныне, Эдит, я ненавижу тебя. Нет, не той ненавистью, что жаждет мести, ибо я помню, что мы по-прежнему муж и жена, и я никогда даже пальцем не пошевелю, чтобы нарушить эти узы, которые должны оставаться нерасторжимыми, пока одного из нас не заберет к себе смерть. И все же я говорю тебе, что все мое естество и весь мой дух восстают против тебя. Кто, как не ты, когда-то поклялась мне в своей любви? Я даже кончиками пальцев боялся прикоснуться к твоей красоте. Теперь же я никогда по собственному желанию не заговорю с тобой снова, ни в этом мире, ни в ином. Ступай своим путем, Эдит, я же пойду своим, – сказав это, Руперт встал с низкого стула, подняв с пола свой костыль, и поковылял вон из комнаты, тяжело опираясь на него.
Пока он замешкался у двери, Эдит встала с колен, на которых стояла все это время, и с криком «Руперт!» бросилась за ним следом.
Но он сделал вид, что не слышит, ибо полог разлуки уже упал между ними, уже выросла стена молчания. С тем же успехом она могла взывать к воздуху.
Руперт взял с подноса свой саквояж, затем на лестнице какое-то время раздавались тяжелый шаг единственной ноги и стук костыля. Передняя дверь открылась и закрылась снова. Все было кончено.
Несколько мгновений Эдит пребывала на грани обморока, однако затем овладела собой, собралась с мыслями и позвонила в колокольчик. На ее звонок пришла горничная, которая уже успела вернуться домой.
– Джейн, – сказала Эдит, – когда ты в следующий раз будешь куда-то уходить, будь добра, скажи этой девчонке Элизе, чтобы она никогда не впускала в дом посторонних людей, не спросив у меня, хочу ли я их видеть. Сегодня днем она впустила сюда какого-то сумасшедшего. Тот принес целый саквояж контрабандных шелков, которые желал мне продать. Я не могла избавиться от него почти целых полчаса, и он до смерти перепугал меня. Нет, я больше не хочу об этом слышать. Забери чайный поднос.
Глава XVIII. Счастливая, счастливая жизнь
Выйдя из дома на Брук-стрит, Руперт бесцельно пошел вдоль нее, затем вдоль Бонд-стрит, через Пикадилли, где в тумане его едва не сбил кэб, затем по Сент-Джеймс-стрит к Пэлл-Мэлл, потом вдоль нее, пока не дошел до Клуба армии и флота, в котором состоял. Здесь он прошел мимо портика, куда его бессознательно привели шаги, но затем, вспомнив, что он мертв, и ему лучше сюда не входить, торопливо развернулся и налетел на дородного генерала, под чьим началом когда-то служил и который как раз собрался подняться по ступенькам клуба.
Будучи человеком холерическим, генерал осыпал его проклятьями, после чего, судя по жалкому внешнему виду Руперта и его костылю, решил, что перед ним нечастный бездомный калека, и, устыдившись, со словами сочувствия сунул ему в руку шестипенсовик.
– Прошу вас, не надо извиняться, генерал, это все моя неловкость, – сказал Руперт и, посмотрев на шестипенсовик в своей руке, добавил. – С вашего позволения я передам его другому. – И, отдав монету голодного вида оборванцу, который остановился рядом с ними, поковылял дальше.
Генерал застыл в растерянности: голос показался ему знакомым, а вот имя его владельца он никак не мог вспомнить.
– Эй! – крикнул генерал вслед удаляющейся фигуре, но Руперт, поняв опасность, быстро зашагал к «Атенеуму» и вскоре исчез в тумане.
– Что за дьявольщина! – воскликнул генерал, поднимаясь по ступенькам. – Чей же это был голос? Вспомнил! Руперта Уллершоу! – и подбежав к будке швейцара, спросил: – Здесь был полковник Уллершоу?
– Нет, генерал, – ответил швейцар, – он больше не состоит в клубе, потому что мертв. Убит в Судане несколько месяцев назад.