Рыцарь пустыни, или Путь духа

Дик взял ее руку – тем более что та была приподнята – и, сделав вид, будто рассматривает ее, поднес ее пальцы к губам и поцеловал. Эдит не стала протестовать. Казалось, она не против проявлений нежности с его стороны. Дик же как опытный, искушенный в победных делах генерал не преминул этим воспользоваться. Опустившись перед ней на колени, – что было сделать довольно легко, так как его стул стоял рядом с ее стулом и был не слишком высок, – он заключил ее в объятия и, притянув к себе ее золотую голову, страстно поцеловал.

– Дик, немедленно прекрати! – сказала Эдит, однако сопротивляться не стала. Не было в ее голосе и той злости, какая слышалась в нем в некоем предыдущем случае.

– Отлично, – прошептал он, – поцелуй меня сама, и я перестану.

Она откинула голову назад и посмотрела на него своими дивными голубыми глазами, в которых почему-то читалась нежность.

– Ты же знаешь, Дик, если бы я поцеловала тебя, это значило бы гораздо больше, нежели когда ты целуешь меня.

– Да, Эдит, это значило бы то, что это должно значить – то, что ты любишь меня и выйдешь за меня замуж. Да, моя дорогая, поцелуй меня и давай после всех этих лет наконец-то примем решение.

В течение некоторого времени она смотрела на него, затем вздохнула. Ее грудь поднялась и опала, а глаза наполнились еще большей нежностью.

– Наверно, так и должно быть, – сказала она, – ибо ни к одному мужчине я не испытывала таких чувств, как к тебе, – и, наклонив голову, она поцеловала его, после чего мягко оттолкнула от себя. Дик опустился на свой стул и механически зажег очередную сигарету.

– Ты слишком быстро вернулся к своим старым привычкам, – сказала она, пристально на него глядя. – Нет, не выкидывай ее, потому что пока ты куришь, ты сидишь спокойно. Я же хочу кое-что тебе сказать. Дик, ты не должен никому об этом говорить, по крайней мере, в ближайшие полгода. Ты меня понял? – Он кивнул. – Все это слишком преждевременно, – продолжила она. – Это ты напросился на ленч, а не я. Я же чувствовала себя одинокой и устала от своих собственных мыслей. Похороны миссис Уллершоу расстроили меня. Мне не хотелось на них присутствовать, но я была вынуждена это сделать. Дик, я несчастна. У меня такое чувство, будто между нами возникает некая преграда. Нет, она была всегда, только теперь она толще и выше. Руперт, бывало, много говорил про разницу между плотью и духом. Тогда на меня его речи наводили скуку, ибо я не понимала его. Но мне кажется, что теперь я понимаю. Я, внешняя «я», после всего случившегося, Дик, эта часть меня – твоя. Но внутренняя «я» – та, которой ты не можешь восхищаться, которую не можешь обнять, остается столь же далека от тебя, что и всегда, и я не уверена, что со временем она тебя не возненавидит.

– Эти твои части довольно трудно разделить, Эдит? – рассеянно спросил он; подобные тонкости не слишком волновали его, так как нечто подобное ему уже доводилось от нее слышать. – Во всяком случае, – добавил он, – твое внешнее «я» меня вполне устраивает. – И он с восхищением посмотрел на нее. – Мне остается лишь надеяться, что эта твоя вторая, невидимая половина последует примеру внешней.

– Ты насмехаешься надо мной, – устало произнесла она. – Впрочем, по-своему ты прав. Я надеюсь, что так и будет. А пока уходи, Дик. Я не привыкла к таким эмоциям, и они расстраивают меня. Да, ты можешь вернуться через пару дней. Скажем, во вторник. Нет, больше никаких нежностей. Ты куришь – прощай!

И Дик, ликуя в душе, ушел. Удача была на его стороне, он был искренне счастлив, так как обожал Эдит. Она была единственной, кого он обожал – помимо себя.

* * *

Как только пароход причалил к пирсу, что произошло вскоре после двух часов пополудни, Руперту понадобилось не слишком много времени, чтобы попрощаться с ним. Осмотр его багажа тоже не затянулся долго, ибо тот состоял лишь из грубого саквояжа, в который были набиты его арабские одежды и кое-какие необходимые вещи, которые он, как и костюм, приобрел у матросов или с их помощью.

Портовые чиновники, которым он по причине своей внешности показался довольно странным, если не откровенно подозрительным, сочли нужным вывернуть его саквояж наизнанку, после чего содержимое последнего озадачило их еще больше. Но поскольку среди вещей не было ничего, что облагалось бы пошлинами, то их быстро запихали обратно. Затем, не без затруднений, он нашел кэб и, забравшись в него, велел кэбмену отвезти его к дому его матери в Риджентс-парке. Эта поездка почему-то показалась Руперту даже длиннее всех проведенных в море дней.