Рыцарь пустыни, или Путь духа

Сначала Руперт подумал, что следует спуститься следом за ними, однако затем вспомнил, что он здесь не ради приключений и ему незачем вмешиваться в их дела, покуда они не вмешиваются в его. Поэтому, окончательно проснувшись, он продолжил свои размышления, намереваясь вскоре встать и вернуться в лагерь, где лечь спать. Спустя несколько минут, окинув взглядом огромный храм, Руперт заметил вдалеке крошечную звездочку света. С того места, где он стоял, свет ее был таким же слабым, как и свет далекой планеты на облачном небе или же огонек светлячка среди высокой травы на берегу Нила. Свет этот разбудил в Руперте любопытство. Ему почему-то подумалось, что он неким образом связан с проскользнувшими мимо него фигурами. «Возможно, это искатели сокровищ, – размышлял он, – которые ночью копают в святилище храма, чего они не осмелились бы делать в дневное время». Возможно, они обнаружили тайную крипту, которая, как он всегда подозревал, существовала под Абу-Симбелом, и где от посторонних глаз были спрятаны клады золота и серебра. Эта мысль взбудоражила его, ибо он, как в том успела убедиться Эдит, был страстным египтологом.

Пару мгновений Руперт колебался, но затем вспомнив, что их всего двое, а он вооружен, поддался импульсу или же давлению судьбы и начал крадучись пробираться к источнику света. Он наощупь двигался вдоль длинного зала, от колонны к колонне, затем через дверной проем нырнул в зал меньших размеров и далее, ведомый загадочным огоньком, в узкую перпендикулярную комнату, в которой располагался вход в центральное святилище и залы по обеим его сторонам. При входе в священное место он остановился и осторожно выглянул из-за скального выступа, который когда-то поддерживал массивную дверь. Затем – ибо это святилище было небольшим – его глазам предстала весьма странная и любопытная сцена.

На внушительном квадратном алтаре, где более тысячи лет подряд приносились дары богам Египта, в том числе и великому Рамзесу, который вырубил в скале этот храм, стояла лампа. Позади нее был обломок обвалившегося с потолка камня, а сама она была поставлена боком, чтобы отбрасывать большую часть света вперед. Свет этот падал на разбитые изваяния четырех сидящих богов, которым здесь поклонялись и чьи взгляды были до сих пор устремлены на этот заброшенный алтарь – Птаха, Аммона-Ра, самого Рамзеса и бога зари Гармахиса, увенчанного изображением солнечного диска. Лучи лампы также высвечивали нечто куда более удивительное, нежели изваяния богов, – а именно, фигуры двух женщин. Стоя лицом друг к другу по обеим сторонам череды богов, они как будто обращались к ним с молитвой.

Одну из них Руперт узнал сразу – это была старая цыганка Бахита, о которой он все эти месяцы ни разу не вспомнил, по крайней мере, с вечера их с Эдит помолки, когда она отбросила свою первую тень на собравшееся в загородном доме Дэвенов по случаю Нового года общество. Проходя сегодня мимо ее дома, он заметил привязанных возле него нескольких прекрасных дромадеров. Сейчас на ней было темное, облегающее платье с капюшоном, скрывавшим ее прическу. Наряд этот придавал ей сходство со жрицей, коей, как он угадал, она и была. Впрочем, взгляд Руперта не задержался на ней долго, ибо скользнул к ее спутнице и там остановился.

То была молодая женщина лет двадцати двух-двадцати трех, или, от силы еще на год старше, невысокая, хрупкая, изящная, на редкость красивая и такая светлокожая, что вполне сошла бы за белую. Вместо платья она была укутана в кусок ткани, столь тонкой, что сквозь нее были видны ее округлые формы, и столь белой, что казалось, будто они сверкают, как снег. На талии у нее был серебряный пояс, а на темных, вьющихся волосах, ниспадавших ей на плечи, словно у египетской царицы, сияла золотая диадема, увенчанная символом солнечного диска, а впереди – головой кобры.

Увидев эти вещи, Руперт ахнул. Еще бы, ведь если только глаза не обманывали его или это не было сновидением, его взору предстало то, что ни один человек не видел на протяжении более тысячи лет, а именно, представительницу царского дома Египта, делающую подношение своим богам. В этом не было ни малейших сомнений. Платье, хотя и упрощенное, но определенно царское, урей над ее челом – а знак этот не осмелился бы надеть никто, кроме членов семейства фараона или его законной супруги – говорили сами за себя. Более того, в одной руке она держала стеклянную чашу, а в другой – алебастровый кувшин, и, сделав из кувшина в чашу возлияние, предложила ее Гармахису, нежно и по-арабски произнося слова, которые подсказывала ей Бахита.

– Умоляю тебя, о, ты, облаченный в солнце, которое есть символ духа, даруй мне, по крови последней жрице, и этой женщине, моей родственнице, что поклоняется тебе, безопасное путешествие!