«Вполне возможно, что моя покойная жена Клара, с которой, как вы наверняка помните, вы были дружны в вашей юности, выражала вам, как это она делала в разговорах с другими, свою ревность и даже ненависть к Мариан Бонниторн. У нее имелись на то веские причины, хотя Клара, с которой до ее смерти мы много лет фактически жили раздельно, не имела реальных причин для своих жалоб. Равно как и Бонниторн, который в конце концов ушел в монастырь, оставив жену без средств к существованию. Вряд ли вам нужны подробности, ибо мои нынешние действия убедят вас в том, что я говорю правду. Я также не ищу себе оправданий. Я смотрю на свои близкие отношения с Мариан Бонниторн, которую я искренне любил и которая любила меня, как на самый приятный эпизод в моей жизни, которую, несмотря на весь внешний успех, я бы не назвал завидной. Я крайне рад, что у нас родилась Эдит, тем более, что ей, похоже, суждено быть единственным моим отпрыском. То, что она незаконнорожденная, ничуть меня не расстраивает, ибо я невысокого мнения об институте брака. Я отношусь к Эдит со всей теплотой и любовью, с какими бы я относился к ней, будь она моим законным ребенком. Я с великой радостью публично объявил бы ее своей дочерью, но воздерживаюсь от этого шага ради нее самой.
И вновь о наших делах. Теперь вам наверняка ясно, почему я всячески содействовал браку между вами и моей дочерью, а также почему я скрыл правду от вас обоих, опасаясь, что стань она вам известна, как вам в голову пришла бы какая-нибудь абсурдная мысль, – к чему вы, увы, по моим наблюдениям, склонны, – которая бы вынудила вас разорвать помолвку.
У меня нет оснований, Руперт, думать о вас иначе. Об одном деле я умолчу, хотя, пусть даже непреднамеренно – не знаю, каковы были ваши намерения в те дни – вы оказали мне огромную услугу. Я не держу на вас зла, как полагаю, и вы на меня, когда дочитаете это письмо. Но есть и иная причина для нашей взаимной антипатии. Я искренне желал иметь собственных сыновей. Признаюсь честно, с годами это вполне понятное желание превратилась едва ли не в навязчивую идею, но стоит мне подумать об этих сыновьях, как на их месте я вижу в а с. Вы унаследуете титул и внушительное состояние, которое должно было перейти им. Поэтому вполне естественно, что я сделал все для того, чтобы единственный ребенок получил свою законную долю, а после нее, в свою очередь, и ее дети.
И еще кое-что. Я уважаю вас. Думаю, что, возмужав, вы стали хорошим человеком и верны вашим принципам, хотя я и не разделяю их. Вы сделали то, чего не сделал ни один из нас, а именно, собственными трудами снискали себе положение в обществе и доброе имя. Поэтому я со спокойной душой и уверенностью вручаю Эдит в ваши руки, тем более что вы искренне привязались к ней. Иначе она с большой вероятностью угодила бы в другие – а именно, этого мота и проходимца Дика Лермера, которого я рекомендовал бы вам остерегаться.
Искренне ваш,
Дэвен.
P.S. Я весьма сожалею, что именно в этот момент вашей жизни вы получили приказ вернуться в Египет. Вам следовало настоять на том, чтобы Эдит сопровождала вас, ибо carpe diem[13] и связанные с ним радости – прекрасный девиз. Глупо оставлять жену одну, пусть даже это жена только по имени. Но, как обычно, тут сказались ваше собственное упрямство и донкихотовские замашки, ибо этим утром Эдит предлагала поехать с вами. Вы же, в моем присутствии, отказали ей в этом желании. Я не стал вмешиваться, и теперь вы несете всю ответственность за ваше решение. Поверьте, ради вас обоих я искренне желаю вашего скорейшего возвращения.
Д.».
