Эдит была так сердита, что какое-то время не разговаривала с Табитой. Когда они закончили ужинать, та села на веранде, служившей также наблюдательным пунктом, положив на колени закрытую Библию и задумчиво глядя на лунный свет по одну сторону и туманный оазис по другую. В этой игре в молчанку ее спокойный, невозмутимый ум был куда сильнее, нежели ум Эдит. В конце концов, последняя не выдержала. Тишина и умиротворенность этого места, которые, по идее, должны были успокоить ее, наоборот, лишь еще больше ее разозлили, и она разразилась потоком слов. Она осыпала оскорблениями Табиту, за то, что та привезла ее сюда и теперь по ее вине, она, Эдит, должна терпеть унижения. Оно обозвала Меа дурными именами. И, наконец, заявила, что немедленно уедет отсюда.
– Ах, – отозвалась Табита. – Тогда заодно увези с собой и Дика.
– Нет, – отрезала Эдит. – Я не желаю его больше видеть. Ни его, ни всех вас.
– Как же мне не везет! – ответила Табита. – Но раз уж я наконец приехала в это чудное место, я останусь здесь на месяц и поговорю с Рупертом. А если он и эта его красавица позволят мне, то задержусь здесь и дольше. Но как и тебе, Дик мне здесь не нужен. Что касается тебя, Эдит, если ты хочешь уехать, они ведь сказали: дорога открыта. Тебя никто не держит. Тем самым ты избавишь всех от лишних хлопот.
– Я никуда не уеду! – воскликнула Эдит. – С какой стати мне бросать моего мужа с женщиной, которая не имеет права быть рядом с ним?
– Я бы не стала так заявлять, – задумчиво произнесла Табита. – Если бы моя собачка угодила в капкан и заболела, я же вышвырнула ее на улицу и бросила там подыхать с голоду, а какая-то добрая леди подобрала ее и взяла к себе в дом, где та прожила долгие годы, имею ли я право заявлять, что у нее на мою собачку нет никаких прав лишь потому, что спустя годы я узнала, что собачка, оказывается, ценная и что я – это надо же! – вдруг снова полюбила ее?
– Прошу тебя, не говори всякую чушь про собачек, Табита. Руперт – не собачка.
– Нет, но почему ты обошлась с ним, как с собакой? Если такая собачка привязалась к своей новой хозяйке, разве не прекрасно, что с ним произошло точно так же? Неужели ты, наконец, полюбила его, что хочешь всеми правдами и неправдами его вернуть, хотя он здесь доволен и счастлив?
– Не знаю, – огрызнулась Эдит. – Но я ни за что не оставлю его с этой женщиной. Я не верю в эту платоническую чушь. А сейчас я иду спать, – сказала она и ушла.
Табита же еще какое-то время сидела, глядя на залитую лунным светом пустыню, и читала свои обычные молитвы.
– О, Отец Небесный, – произнесла она в конце, – помоги эти двум несчастным душам, которых ты подверг столь жестоким испытаниям. – Стоило ей произнести эти слова, как ей почему-то подумалось, что они непременно будут услышаны. Затем, исполненная спокойствия, она тоже удалилась ко сну.
Утром Эдит получила от Руперта записку. Впервые за долгие годы она вновь увидела его почерк. В записке говорилось:
Эдит немного подумала, затем взяла лист бумаги и написала на нем карандашом:
«В конце концов, – подумала она, провожая взглядом посыльного, уносящего ее пакет на расщепленной палке, – это позволит мне спокойно осмотреться по сторонам. Руперт прав. Взаимные упреки бесполезны. Кроме того, он и эта женщина здесь хозяева. И мне лучше их слушаться».