Рыцарь из ниоткуда

– Назовись. Или она умрет. – Оно говорило, и слюни стекали по подбородку на темно-синюю хламиду, на кожаный фартук. – Девочка из твоего мира. Взятая оттуда из-за тебя, по твоей вине. Она не вернется к маме.

Существо провело туда-сюда, как при бритье, ножом по шее девочки.

Игрун, мать его. Ведь блеф, провалиться мне еще глубже, чистый блеф, полное фуфло, уж больно все театрально, вычурно мелодраматически. Печенками понимаю, готов биться об заклад на что угодно – они просто берут дешево на понт, но… Все ломается об это «но».

Но вдруг девочка настоящая? Один шанс из сотни, но вдруг… Дешевку проворачивают, а ведь расчет ими сделан верно. Ведь могу сломаться на жалости.

– Я ее буду резать медленно. Постепенно превращу хорошенькую девочку в изрубленный кусок мяса. На твоих глазах. Ты можешь спасти ее. Назови имя! – знай старалось существо.

«Вокруг бушевал огонь, кожу жгло, а нательный крестик холодил ее, не подвластный адскому пламени», – вот именно в таком виде вдруг пронеслось в голове чьим-то тихим шепотом. Кто-то напомнил ему недавние ощущения.

Сварог уловил подсказку. Через голову, но быстро он снял нательный крестик и прыгнул на решетку. Вцепившись одной рукой в прутья, он выбросил другую вперед, на ту сторону, к существу. Крохотное распятие пролетело столько, сколько позволила длина спрямившейся ниточной петли. Отпустить нить, бросить крестик и разорвать между ним и собой связь Сварог не решился. Но распятие коснулось существа, чиркнуло по кожаному мясницкому фартуку, в который для пущего эффекта вырядилось это пугало. И нитки хватило.

Существо взревело, будто из него вынимали душу, которой у него, наверное, и не было. И выпустило из лап девочку. Собственно, девочка уже перестала существовать. В платьице в горошек путалось, сучило мохнатыми лапками нечто паукообразное. С синими бантиками на рожках и в коричневых советских босоножках…

Тяжелая тьма обрушилась сверху под зазвучавший со всех сторон вой, посвист, визг.

И он провалился в эту тьму, потеряв опору под ногами, под невыносимый вой и визг, выходивший за пределы слуха, сотрясавший каждую клеточку тела, летел куда-то вниз, как камень; сердце захолонуло и словно бы перестало биться от дикой скорости падения и бесформенного хаоса вокруг. Тяжелые клубы мрака кружили вокруг, метаясь во всех направлениях, – а может, это его переворачивало и вертело… Призрачно-белый свет прорывался короткими вспышками неизвестно откуда, и в эти секунды Сварог успевал заметить вокруг, на косматых и плоских черных облаках, свое многократное отражение, нелепо распяленную кружащуюся тень, охваченную плотным кольцом дергающихся нелюдских силуэтов, сопровождавших его с хохотом и воем, писком и царапаньем, их спутанный клубок напоминал странный венок, то и дело менявший очертания, но остававшийся отвратительным для глаз.

Он не знал, сколько продолжалось падение в неведомые глубины. Падал сквозь тьму, сквозь колючие вспышки мертвенно-белого света, отбиваясь от тянувшихся отовсюду лап, тонких, как сожженные сучья, изгибавшихся самым невероятным образом, как не способна изогнуться человеческая рука, царапавших то ли длинными когтями, то ли уродливыми пальцами, отбиваясь от каких-то морд, оравших и вывших в уши. Падал сквозь мир двух красок – черной и белой, сквозь странно изменившийся воздух, врывавшийся в легкие волной удушливого сухого жара, смердящего так, что вонь понемногу перестала ощущаться, застыла в ноздрях, во рту, в глотке плотными пробками, перехватывавшими дыхание.

Падение оборвалось столь же неожиданно, как и началось, умолкли визги и вой, уродливые тени отхлынули во все стороны и пропали неизвестно куда. Остался смрад, окутавший так плотно, что собственное тело казалось Сварогу пустым мешком, надутым жарким вонючим воздухом. Зато под ногами наконец-то оказалась твердая поверхность, напоминавшая шероховатый, выветрившийся камень, покрытый слоем невероятно сухого пепла, в котором ступни утопали по щиколотку. Пошевелившись и переступив с ноги на ногу, Сварог не услышал звука собственных шагов – все звуки терялись и глохли в идущем неведомо откуда-то ли вопле, то ли стоне, столь громком и неумолчном, что он скорее казался составной частью окружающего воздуха.