Рыцарь

– Ты любишь все это? – орал он, разбивая очередную дверцу. Вышвыривая оттуда на пол какой-то фарфор, с криком: «И это тоже?» – он запустил очередную штуковину в стену над ее головой. Очевидно, это была музыкальная шкатулка, потому что, разбившись, она испустила несколько отрывочных нот.

Кэнди закрыла лицо руками и завизжала, чтобы он прекратил, своим высоким кукольным голоском. Не обращая на нее внимания, Рыцарь расколотил очередной шкаф и вытащил оттуда большое свадебное фото в хрустальной раме. Из его плеча шла кровь.

Протягивая фото матери, Рыцарь подошел к ней поближе и заорал:

– Ты хоть любишь его? Или тебе нужны только его деньги? – После чего разбил рамку об угол шкафа.

В два больших прыжка он оказался прямо возле матери, с кочергой в правой руке и окровавленной левой. Кэнди съежилась и отвернулась, продолжая заслонять маленький шкафчик, полный херни.

– Тебе насрать на все, кроме твоих таблеток и твоего барахла, – прошипел Рыцарь, наклоняясь над ней. – Ты не мать. Ты даже не человек на хрен. Ты дерьмовая потаскуха. Всегда только ею и была. Лишь бы платили.

– Рыцарь, – заорала я. – Прекрати!

Он повернулся ко мне, и в этот момент в дверном проеме с той стороны, где стояла Кэнди, появился человек, который бросился на него. Они, сцепившись, упали на пол, но Рыцарь тут же оказался сверху и начал что было сил лупить мужчину средних лет в дорогом костюме. Кэнди куда-то исчезла.

Эти двое катались по разбитому стеклу, пока Рыцарь не умудрился ухватить мужика левой рукой за галстук. Используя полосу синего шелка как удавку, он приподнял его голову с пола и изо всех сил с обеих сторон принялся бить по челюсти. Удары были такой силы, что голова несчастного буквально поворачивалась вокруг оси.

И тут я услыхала щелчок.

В дверях стояла крошечная, трясущаяся женщина, держащая крошечный пистолет с крошечным взведенным курком.

– Убирайся к чертям из моего дома, – сказала она. Все следы примерной матери куда-то исчезли.

Рыцарь медленно обернулся, тяжело дыша. Его отчим лежал под ним без сознания.

– Убирайся! – заорала она. По ее лицу стекала тушь. – Вали!

– Ты выбираешь его? – крикнул Рыцарь, все еще пытаясь отдышаться. – Он бьет тебя! Трахает других баб! И ты все равно выбираешь его?

– Я давно выбрала его! Я его жена! – завизжала Кэнди. Ее бриллиантовые кольца клацали по железу в ее трясущейся руке. – А тебя я никогда не выбирала!

Я побежала к нему.

Мне было плевать на пистолет.

Мне было плевать на стекло.

Мне было плевать на стонущего мужика, едва приходящего в сознание и ерзающего по полу.

Я побежала к своему парню.

Обхватив руками его трясущееся, бурлящее адреналином тело, я встала живым щитом между ним и этими жуткими словами, полными ненависти.

Он должен знать, что кто-то выбрал его.

Это я.

Тем же вечером, пока Кэнди и Чак были в госпитале, где Чаку вправляли нос, я помогала Рыцарю собирать вещи. Я не могла поверить, что Чак не обратился в полицию. Рыцарь пробурчал что-то насчет того, что у него тоже есть на него кое-что. Что бы это ни было, должно быть, оно было серьезным, если такой козел готов был смириться с такими побоями и помалкивать.

Я предложила убрать битое стекло, пока Рыцарь пакует вещи, но он велел мне оставить все как есть. Он сказал, что Кэнди утром прикажет горничной убрать все это. Как будто это было чем-то нормальным.

Мы сложили в рюкзак Рыцаря его оружие и одежду, взяли двух уцелевших зверей и поехали к Пег. Она улыбнулась, увидев нас, и сказала, что рада будет его принять. И я ей верила. Пег нужен был другой сын точно так же, как Рыцарю – новая мать.

«Видишь? Пег тоже выбирает тебя».

На другой день я пригласила Рыцаря провести Рождество с нами. У нас дома. С моими родителями. Он опустил донизу штанины и надел куртку с капюшоном – возможно, чтобы скрыть порезы на лице и десятисантиметровую рану на левом плече, которую, по-хорошему, надо было бы зашить, но даже при всем этом его скинхедский костюм был достаточно пугающим. Правда, родители, выпив по паре коктейлей, слегка расслабились, и сам Рыцарь тоже. Я показала маме несколько его рисунков, которые он мне нарисовал, и порадовалась, когда она хвалила их, а он смущался.

Когда я поцеловала его на прощание возле машины, он сказал, что это было лучшее Рождество в его жизни.

Я улыбалась всю дорогу по пути в свою ванную, где сунула палец в рот и выблевала обратно весь этот день.

29

Январь

– Но я хочу тату-у-у, – прохныкала я.

– Я тебе сказал – в следующий раз, как ты окажешься в моем кресле, я проколю тебе клитор. Ты сидишь в моем кресле. И я проколю твой чертов клитор.

– А и то и другое нельзя? – спросила я, хлопая ресницами.

– Панк, я не буду делать тату пятнадцатилетке. И мне плевать, сколько ты будешь ныть. Ты сама на фиг не знаешь, чего хочешь.

– Нет, знаю, – надулась я.

– Ты так думаешь, но я тебе клянусь, это пройдет. Если бы я в пятнадцать сделал тату, у меня бы сейчас на лбу было написано скинхед.

– А девочки взрослеют быстрее мальчиков. Мне, считай, сейчас по-мальчиковому восемнадцать.