Рысь

Вакернагель рассказал ему о планах строительства, упомянул о ситуации с озером и Луибахом, подчеркнул выгоду для водоема, рыб и всего Лауэнена, означил сумму в двадцать тысяч франков, которую фонд восстановления природы выплатит, если проект начнется в этом году, и вкратце поделился идеей о так называемой рысьей тропе. Ему представляется пешеходная тропа, по которой можно будет гулять как с детской коляской, так и в инвалидном кресле — тропа, которая вилась бы по заново сформированному прибрежному ландшафту Верхнего Луимоса, с мостами и скамейками, а также выглядывающими из-за живых изгородей деревянными фигурами рысей. Как Феннлеру наверняка известно, рыси сейчас чрезвычайно популярны. Постояльцы отеля все чаще спрашивают, водятся ли в Лауэнене рыси. Туристический бизнес непременно сделает на этом деньги. В том числе и Феннлер, предлагающий «Ночлег на соломе». Поскольку все интересуются рысями, но никто ни разу не видел их живьем, рысья тропа была бы идеальной инвестицией. Кто отправится по ней с выданным напрокат биноклем, тот гарантированно увидит рысь. Хотя бы деревянную. Но все-таки увидит. Информационные таблички, расставленные вдоль тропы, будут рассказывать о рысях, Луибахе и природном заповеднике в Гельтентальской долине. Появится новое прекрасное место для активного семейного отдыха в Альпах. Он, Альбрехт Феннлер, выиграет от того, что гуляющие по тропе будут проходить мимо его огородов, и он сможет рассчитывать на значительный рост продаж. То же самое, разумеется, касается и «Ночлега на соломе». Те, кто жаждут приключений, не станут ночевать в отеле, а предпочтут его сарай. Идеальная форма синергии.

Все это время Альбрехт Феннлер молчал и почти не смотрел на план, разложенный перед ним Вакернагелем, зато не спускал глаз с лица владельца отеля, словно изучал его перед дачей показаний в суде.

— Мне очень жаль, — наконец сказал Феннлер спокойным и мягким, но уверенным тоном. — Все, что вы здесь наговорили, кажется мне полной лажей. От ваших идей смердит до самых небес. Ваши постояльцы, если им вздумается, могут гулять хоть до Гельтенского ледника, а если пожелают увидеть рысь, пусть отправляются в зоопарк. Я не отдам ни клочка земли у Луибаха под эти лентяйские забавы. Это моя самая плодородная земля. Поищите кого-нибудь другого, кто клюнет на ваши рассусоливания.

Райнер Вакернагель понял. Быстро собрал разложенные планы, сказал, что Феннлер всегда может обращаться к нему, если вдруг передумает. И Альбрехт Феннлер закрыл за ним дверь.

Земля в Верхнем Луимосе была далеко не лучшей землей Феннлера. Дренажные трубы, проложенные для осушения болота, давным-давно забились, почва была настолько влажной, что нельзя было и подумать приблизиться к ней на тракторе или другой сельскохозяйственной машине подобного рода, и, вероятно, думал Альбрехт Феннлер, стоя за закрытой дверью, лучше всего было бы вернуть болото Луибаху и счесть попытку осушения неудачной. От овощей, с большим трудом выращиваемых в Верхнем Луимосе, он бы с легкостью отказался. Урожай Нижнего Луимоса с лихвой покрывал спрос. Мысль о том, что бродившие по болоту горожане могли бы улучшить продажи, пришлась ему по душе.

Но тому, кто собирается испоганить болото тропой для рыселюбов, он не продаст землю никогда. Ни за что на свете.

16

Вот уже третью среду подряд Альфред Хуггенбергер заявлял жене, что вечером пойдет к Пульверу перекинуться в картишки. Ружье, еду и прочие необходимые вещи он складывал в машину еще днем. Егерь Карл Шпиттелер заверил его, что он поджидал рысь у верной западни. Но эта третья ночь будет последней, проведенной им в скальном углублении. Хуггенбергер не мог позволить себе целый день работать с отцом над отделкой хижины на Хюэтунгеле, а по ночам сидеть в засаде, без конца вливая в себя кофе и шнапс. Если сегодня рысь не объявится, значит, не судьба — он уже сыт по горло. Придется придумать что-нибудь другое.

Ночь стояла тихая, погода благоприятствовала. И все же Хуггенбергера раздражало собственное упрямство, заставлявшее его сидеть на месте, хотя особых поводов для оптимизма не было. Сколько часов он уже проторчал в этой проклятой засаде, даже считать не хотелось. Он старался ни о чем не думать.

Далеко внизу по Зимментальской долине удивительно отчетливо грохотал поезд с окнами, отливавшими бежевым цветом. Альфред Хуггенбергер не знал, последний ли это поезд — расписанием их движения он никогда не интересовался, не говоря уже о том, чтобы ездить на них. Такие вещи он считал чересчур коммунистическими.

Налив себе еще кофе, он добавил туда шнапса. Кофеин не давал ему заснуть, а алкоголь согревал. Ему уже довольно давно очень хотелось в туалет.

Наконец он вышел из оцепенения и взял носовые платочки, которым придется послужить туалетной бумагой. В удобном месте вскарабкался на скалу и осмотрелся. Услышав шорох, он замер. Некоторое время не раздавалось ни звука. Может, ветка упала. Но вот звук послышался вновь.