Рысь

В ближайшие выходные Лен едва ли не сбежал в Берн, бродил по улицам, наслаждался скученностью людей и зданий в Старом городе, радовался царящей там анонимности. Никто не кричал на него, не пялился на его дреды, не навязывал ответственности за то, в чем он был невиновен. Здесь ему не надо было использовать заимствованные у Штальдера, Геллерта и Хильтбруннера доводы. Здесь, в городе, никому не приходилось объяснять, что расселение рысей оправдано, что в Альпах им хватает места. Не надо было свысока поучать, что прошлым летом рыси задрали всего четыре десятых процента от имеющегося домашнего скота, что количество дичи, выросшее в семидесятых до недопустимо высокого уровня, наконец-то, пришло в норму благодаря рысям. Нет, здесь никому и ничего не надо было объяснять, ни перед кем и ни за что оправдываться. Не надо было носить великоватую гортексную куртку, тяжелые горные ботинки и неуместные лыжные перчатки и пребывать в вечном ожидании весны, которая наступит только летом.

Ему нравилось, что никто его не узнаёт. Он смотрел на чужие лица, через открытые окна заглядывал в чужие квартиры, читал вывески и пачкотню, распыленное на стенах недовольство и расклеенную на столбах революцию, с особой страстью западал на все экзотическое — на то, чего ему так не хватало в Вайсенбахе. Читал меню в ресторанных витринах. Какие-нибудь «вьетнамские арахисовые ваньтани в чили-имбирно-огуречном соусе» сразу вызывали у него аппетит, беря верх над оберландскими кулинарными изысками.

Доверяя случаю, он слонялся по городу, попадал на фотографии японских туристов, мысленно погружался в обрывочные разговоры прохожих, задумывался о женской моде, забредал в переполненный магазин, брал что-нибудь поесть, вслепую набирал пин-код кредитки, выходил из магазина навстречу закату, едва не попадал под автобус, протискивался дальше по кошмарной мешанине витринных реклам, юбочных оборок, взъерошенных волос, тонких губ, широких глаз, тряских животов, слишком тесно обтянутых женских задов, случайно очутившихся в руках сигарет, падающих на землю телефонов, прорывался по этой невозможной толкотне, пока не вдыхал достаточно анонимности, для того чтобы отворить тяжелую дверь французской церкви, опуститься на скамью в последнем ряду гигантского храма, нацепить наушники и вслушиваться в звуки старого джаза.

Мысленно он, однако, пребывал в Оберланде. Спящая у его ног Мена, высунувший морду на солнце Тито, с любопытством разглядывающая его Рая, наполовину съеденная лисами Рена — рыси не отпускали его.

Встретившись в тот вечер с друзьями, он упрекал себя за то, что не мог говорить ни о чем, кроме рысей. Еще больше поражало его то, что он ни о чем другом говорить и не хотел. Переночевав на диване в съемной квартире друзей, он в воскресенье простился с ними чуть раньше и чуть прохладнее, чем обычно.

В поезде на Вайсенбах, по пути из весны в зиму, Лен подумал, что если городская жизнь разворачивается на уровне глаз, то жизнь в горах больше ориентирована на землю. На равнину, от которой взгляд должен карабкаться вверх по скалам. На пребывание еще-здесь-внизу и необходимость быть уже-там-наверху. Странно, но ему не терпелось поскорее надеть горные ботинки. В той обуви, в которой он сидел сейчас в поезде, в которой гулял по городу, в обычной обуви для асфальтовых мостовых Лен чувствовал себя неприкаянно легким. Совсем иначе чувствовал он себя, когда в горах ставил на землю ногу в тяжелом ботинке. Здесь с каждым шагом вздыхала, прогибаясь и уступая, сама природа.

Он прижался лицом к стеклу, начал играть своими растаманскими косичками, перескакивал с одной мысли на другую. Ему не верилось, что пять тысяч франков, объявленные «Про Натурой» в качестве вознаграждения, могли сподобить кого-то дать информацию, ведущую к аресту браконьеров. В то же время Лен был уверен, что некоторые люди знали и слышали гораздо больше, чем он. Но кто согласится дать показания против того, с кем предстоит делить до конца жизни крохотную деревеньку? На это мог пойти лишь тот, кто и без того собирался уехать из Оберланда в скором времени.

Скала Миттагсфлу высилась слева от поезда, до Вайсенбаха оставалось совсем немного. Лен представил себе, как получит на свой счет пять тысяч франков. И по выходным будет спускать их в зимментальских пивных, не отрываясь от кружки и вслушиваясь в чужие разговоры. Хотя прекрасно знал, что это ничего не даст. Даже если кто-нибудь станет хвастать, как подстрелил рысь — на что сгодится такая болтовня? Лену пришлось бы всюду таскать с собой диктофон и кантонального полицейского — но даже этого может не хватить. Справиться с охотничьими джунглями не получалось. Во всяком случае, таким способом.

15