Незадолго до Гштада Феннлер увидел на встречной полосе автобус. Склонив голову набок, Бюхи вписывался в поворот. Они помахали друг другу. Феннлер вспомнил о сыне, который сейчас поедет на этом автобусе. Он боялся, что Марк со временем станет тем же, кем уже стали Хуггенбергер, Пульвер и Рустерхольц, – тунеядцем. Вчерашний вечер в «Тунгельхорне» лишь подтвердил его мнение об этих людях. Они не понимали, что значит подстрелить рысь. Хуггенбергер еще даже не осознал, что те работы, которые поручал ему отец, были пустой тратой времени, а их хозяйство велось нерационально. Пульвер был и того хуже. Вся деревня знала, что этот церковнослужитель уже несколько недель мыкался между пыльными полками Сельскохозяйственного товарищества и не мог произвести инвентаризацию, с которой полагалось покончить еще в ноябре. А высоко над деревенским центром, на Хундсрюгге, Фриц Рустерхольц ползал на карачках по сырому подвалу, изолируя стены дешевым пенопластом – по мнению Феннлера, жалкая попытка предотвратить надвигающуюся на их старую лачугу лет через пять смерть Рустерхольца и его брата, а заодно и стариков Бервартов, от ревматизма.
Бюхи был своего рода исключением среди этих неудачников. Пусть он тоже ничего не понимал, зато работу свою делал исправно. Он знал, как одним нажатием на педаль дать понять пассажирам, что даже в лауэненской минуте всего шестьдесят секунд.
Когда-нибудь Феннлеру придется прочитать своему сыну мораль.
В Шёнриде он остановился у магазина «Визави Глуц». Его владелец Алоис Глуц, бывший кантональный полицейский и действующий президент Зимментальского союза охотников, выйдя на пенсию, все чаще стоял за прилавком. Глуц не мог решиться уволить работавшую у него на почасовой основе даму преклонных лет, хотя с работой вполне справлялся и в одиночку Ему было легче сетовать на избыток свободного времени.
Магазин предлагал набор высококачественных молочных продуктов из местной сыродельни, небольшой ассортимент выпечки и множество громоздящихся друг на друга консервных банок «Хироу», ставших столь же безвременными, как окружавшие их швабры, фартуки, резиновые перчатки, чистящие средства и салфетки. За витриной лежали не самые безупречные овощи, второсортные фрукты и инструменты для повседневного использования. У кассы стояли поскрипывающие вертушки с открытками, видами Зимментальской долины семидесятых-восьмидесятых годов. И кто знал, что таилось в выдвижных ящиках под прилавком: тяжелые радиоприемники, килограммовые фонарики и, ни много ни мало, боевые патроны – списанное достояние бернской кантональной полиции.
Алоис Глуц, который как раз очаровывал своим тяжеловесным шармом постоянную клиентку, был рад видеть Феннлера и угостил его травяным кофе. Альбрехт Феннлер согласился добавить лить немного шнапса и осведомился об отрубленных лапах.
Глуц – большое лицо и маленькие глазки, в которых даже после выхода на пенсию читалась уверенность кантонального полицейского в своей правоте посреди насквозь преступного мира, – не знал, кто отправил лапы, однако был чрезвычайно рад произошедшему. Если он, свежеиспеченный пенсионер, летом заскучает, то вполне вероятно посвятит несколько часов преследованию этих тварей.
Альбрехт Феннлер, не склонный к подобным эмоциональным всплескам, повторно поинтересовался, не знает ли Глуц, кто подстрелил рысь. Тот с сожалеющим видом пожал мощными плечами: в Шёнриде все тоже толкуют о лапах, но нет даже никаких слухов. Феннлер разочарованно помешал дымящийся кофе. Глуц задумчиво отхлебнул и предложил Феннлеру составить письмо от имени зимментальских охотников, официально осудить выходку с лапами. «Это мы для проформы», – доверительно добавил он. Феннлер пристально взглянул на бывшего полицейского и вытер тыльной стороной ладони кончики длинных усов, на которых задержались капельки кофе. После продолжительной дискуссии ему понравилась идея улучшить пошатнувшееся реноме охотников в глазах широкой общественности. В результате оба оказались за прилавком и в перерывах между приемом посетителей писали письмо, адресованное и кантональному Ведомству по охране природы, и федеральному Министерству, и СМИ.