Рылеев

После событий 14 декабря людей, верящих в то, что бывший министр — идеолог заговорщиков, стало намного больше. В анонимном доносе на высших должностных лиц империи, сочувствовавших заговорщикам, о князе Голицыне сказано, что он с «тайной целью» допускал «по домам ночные собрания, под наименованием религиозных и нравственных поучений». Князю ставили в вину даже распространение Библии: согласно доносчику, от этого «слышны уже были толки крепостных людей о равенстве их с господами, родившиеся от всеобщего чтения». По мнению автору доноса, Голицын и такие, как он, «аристархи» «не были членами пагубных клубов, но знали их и были важными орудиями к направлению варварских замыслов… удерживали себя на черте неприкосновения, разительно всеми возможными средствами действуя, как-то: явными осуждениями всех без изъятия дел правительства, представлением будто бы коротко известных им в монархе недостатков, а, наконец, восклицаниями, что ничего хорошего ожидать нельзя и что гибель с подобными распоряжениями неизбежна»^{527}.

О произвольном чтении и вольном истолковании Библии как основе российской революционности доносил в 1827 году в Третье отделение Булгарин: «Пусть говорят, что хотят, но Библия и Евангелие есть республиканский кодекс в устах искусного толкователя. Я помню, как наши революционеры толковали тексты: Бог в наказание дал царя; Да не будет между вами ни первого, ни последнего, и подобные правила разносились с восторгом»^{528}.

И даже в 1830-е годы, когда Николай I вполне утвердился у власти, а Голицын снова вошел в силу при дворе, обвинения эти не утихли. В отчете Третьего отделения императору за 1830 год сообщалось о реакции «мелкого дворянства и купцов» на революционные события во Франции: «Делали некоторое сопоставление Парижской революции с 14 декабря у нас и говорили: “И у нас Аракчеев да мистики взбесили народ и заставили молодых людей взбунтоваться”»^{529}. Голицын же получал письма следующего содержания: «Вы любите Христа! А Вы, бывши министром духовных дел и народного просвещения, покровительствовали Его противникам, подавали гвозди Его распинающим! Вы любите государя! А Вы наставляли 20 лет цареубивцев. <…> Вы любите Россию! Вы из столбовых дворян! должны ее любить; у Вас преподавалась революция, научалось, как приводить в исполнение правила Марата и Робеспьера. Вам всё было известно, но Вы молчали, Вы радовались преподаванию ложных теорий, которые 25 лет губят нас, которые связали Россию, как овцу на заклание»^{530}.

Естественно, Тургенев знал о подобных «мнениях» и «слухах». И хотя напрямую деятельность поздних тайных обществ, а тем более восстание на Сенатской площади не были связаны с Голицыным, однозначным сторонником воцарения Николая I, его бывший подчиненный имел все основания усомниться в правильности сделанного Жуковским прогноза.

* * *

Между тем сегодня уже не вызывает сомнений факт, что Союз благоденствия, самое многочисленное тайное общество в России в 1820-х годах, задумывался вовсе не как собрание революционеров, стремящихся во что бы то ни стало убить царя и разрушить самодержавие. Между деятельностью этой организации и последующими событиями на Сенатской площади можно выявить лишь весьма условную связь. И это хорошо видно при анализе устава Союза^{531}.

Устав декларировал: целью организации было «споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена». Ничего противоречащего «видам правительства» в Союзе, согласно уставу, быть не могло: он создавался для того, чтобы обратить «собственную волю» частных людей «к цели правительства, к пользе общей». Устав гласил: «Всякий член имеет право учреждать или быть членом всякого рода правительством одобренных обществ… Вступление же в такие общества, кои правительством не одобрены, членам Союза воспрещается; ибо он, действуя к благу России и, следовательно, к цели правительства, не желает подвергнуться его подозрению»^{532}.

Однако никто из исследователей не задавался вопросом, какое именно «правительство» имелось в данном случае в виду. Вряд ли под «правительством» подразумевался Александр I с его либеральными начинаниями послевоенных лет. Странно было бы предполагать, что абсолютный монарх нуждается в поддержке общества, а тем более тайного, и будет оглядываться на него в своей деятельности. Понятно, что Союз благоденствия не мог был быть создан для поддержки Аракчеева, начальствовавшего над канцелярией Комитета министров и тем самым имевшего непосредственное отношение к «правительству». Почти ничего не говорится в уставе и о военной сфере деятельности «правительства» — несмотря на то, что многие члены Союза были офицерами, а послевоенное положение армии оставляло желать много лучшего.