Рыбка по имени Зайка

Неожиданно волна злобы накрыла меня с головой, руки затряслись, перед глазами замелькали радужные круги, телу стало жарко. Горячая волна достигла головы, рот мой сам собой раскрылся, и из него полились такие слова, что напечатать их не представляется возможным даже в наше весьма раскованное время. Если честно, я и сам не подозревал, что владею ненормативной лексикой столь виртуозно. Нецензурная брань сыпалась из меня горохом, некоторыми перлами мог бы гордиться вечно пьяный маргинал, проводящий жизнь в придорожной канаве.

Испугавшись самого себя, я попытался захлопнуть рот, но тут мой взгляд упал на правую руку Таси. Она сжимала пульт от телевизора. Домработница, очевидно, только что пила кофе, наслаждаясь одной из дурацких утренних передач.

Вихрь злобы закрутил меня с новой силой. Я сделал шаг вперед, выхватил у Таси пульт дистанционного управления и швырнул его о пол. Осколки пластмассы разлетелись веером вокруг, две батарейки покатились к ногам домработницы.

Тася сначала присела, потом ойкнула, выхватила у меня пиджак и скрылась, как тень в солнечный полдень.

Я внезапно затрясся, словно озябший щенок, и рухнул на стул. Ног я не чувствовал, голова кружилась, к горлу подступала тошнота, спину покрывал липкий пот. Потом на смену холоду пришел жар, я почувствовал, как кровь прилила к щекам. Боже! Это ужасно! С какой стати я наорал на пожилую женщину, свою бывшую няню? Видел бы меня сейчас отец, Павел Подушкин, не устававший внушать сыну:

– Ваняша, интеллигентный человек вежливее всего разговаривает с прислугой. Только хам способен вопить на человека, зарабатывающего на жизнь мытьем полов.

Мне стало совсем плохо. Память услужливо подсунула очередное воспоминание.

Вот я, маленький, наказанный Николеттой за какую-то невинную шалость, тихо сижу в своей комнате. Мне грустно, потому что вздорная маменька лишила сына любимого лакомства – пирожного с заварным кремом. Жизнь кажется ужасной, и, чтобы хоть чем-то порадовать себя, я вытащил с полки много раз читанную книгу про пиратов. В конце концов, она лучше эклера. И тут дверь тихонько распахивается, появляется Тася с тарелочкой.

– Слышь, Ваняша, – говорит няня, – слопай-ка ты мое пирожное! Живенько!

– Меня наказали, – напоминаю я Тасе.

– И чего? – упирает она руки в крутые бока. – Запретили есть твой эклер, а мой-то можно! Никто ничего и не узнает. Станет Николетта пирожные на блюде пересчитывать – одно и останется, твое. Скушай, ангел, выручи няню, меня от заварного крема пучит!

А вот летняя ночь в Переделкине. Над нашей дачей грохочет гром, и мне делается дико страшно, сейчас молния попадет прямехонько в деревянный дом, а тот развалится на бревна. С громким визгом я несусь в спальню к родителям и натыкаюсь на крепко запертую дверь.

– Немедленно иди в свою кровать, – слышится из-за створки сердитый голос Николетты, – такой большой мальчик, а трус!

Громко плача, я кидаюсь в каморку, где спит Тася, влезаю к ней на лежанку. Няня садится, на ее голове топорщатся железные бигуди, она облачена в фланелевый мешок, именуемый ночной сорочкой.

– Испугался? – спрашивает Тася.

– Да, – рыдаю я, – сейчас меня молнией убьет, как Мартина! Из книжки! Там мальчика гроза настигла-а-а.

– Ой беда, – бормочет Тася, откидывая одеяло, – а ну лезь сюда.

Я ныряю под пуховую перину, слишком жаркую даже для прохладного подмосковного лета, и прижимаюсь к Тасе. Няня пахнет детским мылом и ванилином.

– Зря ты так много читаешь, – укоряет меня она, – надо по деревьям лазить, стекла бить, а не в книжку носом сидеть, больно умным быть плохо. Ладно, спи, если молния сюда влетит, я веником ее выгоню.

– Молния – это электричество, – пытаюсь я образовать Тасю и получаю легкий шлепок вкупе со словами:

– Спи, умник! Электричество в лампочке, а молния от грома.

Сил спорить с няней нет, объяснять ей, что грохот появляется после электроразряда, а не наоборот, я не могу, глаза закрываются, тело наполняется покоем, сон мягко кладет теплую руку мне на веки.

Господи, отчего сейчас в голову лезут эти воспоминания?

– Тася! – крикнул я.

Домработница тут же принеслась на зов.

– Ванечка, – захлопотала она, – иди чайку глотни, я заварила свеженький и тостики пожарила. Ступай, милый, покушаешь и успокоишься.

– Прости, бога ради, – прошептал я, – сам не пойму, что на меня накатило!

– Ерунда, – отмахнулась Тася, – с любым человеком приключиться может. Вон Николетта цельными днями визжит, так я ее и не слышу, как к радио к ней отношусь! Дудит себе и дудит! Правда, сейчас, когда их две стало, надоедает чуток, но и то не беда. Не майся, Ваняша. Накось спинжачок, я отгладила его, будь он неладен. Кто ж такую моду ввел? Вот, к примеру, шерсть с лавсаном, махнешь утюжком, и ладно, а тут топчись у доски, пока не посинеешь.