Рыбак

Слухи о пропавшем камне жили гораздо дольше слухов о пугающем интерьере особняка Корнелиуса Дорта. Почти все сошлись на том, что камень кто-то умыкнул – скорее всего, те же люди из компании, явившиеся под покровом ночи. Кто-то грешил на полицию, кто-то – на причудливых персонажей вроде агентов Генри Форда, Джона Рокфеллера и даже кайзера.

Когда Якоб, не оставшийся в стороне от молвы, спросил Райнера о камне, его будущий тесть лишь махнул в ответ рукой:

– Око? Что ж, пропало – и черт с ним. Теперь оно – чья-то еще проблема, не наша.

XXIX

На тот же вопрос Итало отозвался еще более лаконично:

– Дьявол его знает, – и пожал плечами.

Отрешенность Итало Якоб списал на бремя расширившейся семьи. Как дети Хелен и Георга прибыли в дом Итало и Регины, так в нем и осели. Им некуда было больше идти, у них не было каких-либо еще известных родственников, никто с родины ими не интересовался, а Регина, всякий раз как кто-нибудь упоминал слово «приют», становилась мрачнее тучи. Словом, они с Итало усыновили ребятишек – и дом их стал расползаться по швам. Зарплата Итало стала исчезать куда быстрее, и Клара повадилась раз в три-четыре недели готовить и отправлять ему еду – ничего особенно выдающегося, просто, к примеру, жаркое в горшочке, которое одна из младших сестриц Лотти заносила после школы.

Втайне Якоб задавался вопросом, насколько грубость Итало в общении с ним уходила корнями в память о незрячих глазах Анжело, сраженного наповал ударом топора в шею. В иные дни Якоб едва ли мог поверить в то, что на самом деле поступил так – роковой взмах топором казался ему порой просто сценой из дурного сна, как и все, произошедшее на берегу близ темных вод; он уповал на то, что хотя бы иногда Итало ощущал то же самое – и прощал его.

По правде говоря, бо́льшую часть времени на присутствии Якоба Итало едва ли заострял внимание – были у него дела и понасущнее. Несмотря на то что минул уже почти год, Якоб все никак не мог набраться смелости и спросить, что Итало испытывал к нему – презрение, гнев? Но жизни было угодно распорядиться иначе – через пару месяцев после того как от особняка Дорта и его пристроек остались один лишь фундамент и голая земля, одним утром Регина не встала с кровати. Итало послал своего старшего, Джованни, к доктору, но к тому времени, как тот прибыл, все было решено. По-видимому, рак матки, сидевший в ней уже долгое время, распространился по всему ее телу. Итало и дети сидели с ней до самого конца. В последний миг глаза Регины закатились, а губы задвигались, будто она хотела что-то огласить – некое напутствие или внезапно открывшуюся истину, – но вымолвить ей удалось одно-единственное слово: «женщина». Все другие слова умерли вместе с ней.

Все, кто знавал Итало, ожидали, что со смертью Регины он сойдет с ума, раздавленный тяжестью скорби и ответственности за огромную семью. После работы Клара захаживала в его дом, дабы оказать посильную помощь в готовке пищи и уборке, и вместе с ней приходили Лотти и сестры, но всем было понятно – детям Хелен и Георга суждено отправиться в детский дом и захватить выводок Итало и Регины с собой. И пусть Итало не спился и не очерствел душой, его фасад, обращенный к семье и людям в лагере, дал множество трещин. К удивлению Клары и ее девочек, Мария, старшая из приемных детей, выступила вперед и взяла бразды правления в свои руки. Все судачили, что-де она не выдержит, что тяготы сломят и ее, но Мария оказалась неожиданно стойким оловянным солдатиком. За несколько месяцев она привела свою новую семью в относительный порядок – пусть это и далось ей нелегко и прошло не без перипетий. В итоге никто не бросил школу и не потерял работу, кроме самой Марии; она не вернулась к учебе и оставила подработку в пекарне. Злые языки молвили, что она вздумала выйти замуж за Итало – о коем в лагере ходили куда более неожиданные слухи, чем разумно было предположить, – но постепенно всем стало ясно, что Мария взяла на себя роль домоправительницы, а не девицы на выданье. Эту свою твердую позицию она хранила до самого конца пребывания семьи в лагере.

XXX