Рыбак

– Однако же это правда, – поклялся он. – Она никак не могла об этом знать, но откуда-то знает. Она больше не человек, Райнер, – ты видел ее глаза? То, что произошло сегодня, лично у меня не оставляет сомнений.

– Ну и кто же она в таком случае теперь? – спросила Клара.

– Я не знаю, – ответил Итало. – Я всего лишь каменщик, не ученый по темным силам. Не моя это полянка. Я точно знаю одно – эта женщина больше не человек.

Он был взволнован. Несмотря на стакан чая со льдом, врученный ему Кларой, он застыл на самом краешке стула, будто готовясь в любой момент подскочить и стрелой метнуться из дома, взывая к помощи соседей. Волосы он то и дело зачесывал пятерней назад, а когда не зачесывал – потирал ладони одна о другую. Лотти подглядывала за ним через незаметную щель в двери и думала, что он похож на человека, снедаемого изнутри некой острозубой тайной, что прогрызает себе дорогу наружу оттуда, куда он тщетно пытался ее запрятать. К удивлению Лотти ее отец, похоже, согласился с Итало. Хоть любимой его цитатой и была та шекспировская, насчет того, что есть много такого в мире, что и не снилось нашим мудрецам, в семье Райнер считался главным скептиком, строгим блюстителем «ясности ума», как он это называл. Но самые безрассудные предположения Итало не смущали его в тот момент – он согласно кивал в ответ на слова о том, что нужно разделаться с женщиной, переставшей вдруг быть человеческим существом, и даже не пытался спорить, во что Лотти было крайне трудно поверить – сама-то она считала, что какой бы страшной Хелен не стала после дивного воскрешения, убивать ее все-таки не стоило, да и вдруг Итало ошибается или попросту врет?

Так или иначе, просидели они до полуночи. Клара, не выдержав, отправилась спать. Вскоре стал качаться из стороны в сторону и сам Итало, а Райнер, сложив руки на коленях, стал разглядывать что-то на полу. Пообещав, что придумает что-нибудь, он проводил друга до двери и застыл в проходе, глядя, как тот уходит прочь по улице. Лотти, тихонько открыв дверь, вышла на кухню.

– Ты ведь все слышала? – спросил ее отец, не оборачиваясь.

– Я просто хочу стакан воды, – попыталась оправдаться она.

– Будет тебе, ты просто захотела узнать, как много правды в его словах, – сказал он, и это почти соответствует истинному положению дел.

– Ты веришь ему, пап?

Райнер обернулся к ней, и Лотти обомлела: на его лице был написан сильный страх – такой, какого за ним ни разу не водилось. Уголки его губ мелко подрагивали.

– Что такое, пап? Что случилось?

Но Райнер лишь покачал головой в ответ и произнес:

– Уже поздно, пойдем-ка спать.

Лотти так огорошил его вид, что она даже не стала повторять свой вопрос насчет правды в словах Итало. Молча она ушла и легла в постель, к своим давно спящим сестрам.

IX

Как уже упоминалось, лишь следующим вечером Клара раскрыла личность «мужчины из большого дома» Райнеру – приведя тем самым в действие последнее звено в цепной реакции этой драмы. Ситуация в доме по соседству ухудшалась. Георг почти не давал о себе знать весь первый день – время от времени до чьих-нибудь ушей доносился его стон, но этим все дело и ограничивалось. На рассвете, в утро после визита Итало, крики Георга заставляют ходить ходуном стены. Когда Райнер прибежал, чтобы посмотреть, в чем дело, входная дверь в дом соседа была распахнута настежь. Георг бился в конвульсиях на полу, будто сраженный эпилептическим припадком, Хелен нигде не было видно. Райнер бросился к соседу, но тот оттолкнул его от себя с неожиданной силой – у главы семейства Шмидт даже перехватило дыхание. Пока он сидел, потирая приложенный о стену затылок, подоспело еще несколько соседей. Ни у кого из них не хватило удали сдержать Георга – сил у того стало будто за пятерых. В него словно молния ударила, сказал Райнер позже Кларе.

Встав на ноги, Райнер понял, что крики Георга – не просто шум. Это слова. Трудно в это поверить, но человек, бьющийся в конвульсиях на полу, с закатившимися глазами и ртом, перепачканным в крови (собственной – как оказалось, Георг укусил себя за язык), пытался что-то сказать. Райнер не смог разобрать все слова, но был твердо уверен в том, что уловил некоторые из них правильно – вот только света на то, что произошло с Георгом, они отнюдь не проливали, только больше всё запутывали. Сраженный припадком, муж Хелен говорил на целой мешанине языков: на английском, венгерском, немецком, французском, итальянском и испанском (в них Райнер даже не сомневается), а также на русском, греческом (тут степень его уверенности уже пониже) и каком-то гортанном лающем наречии, не похожем ни на один из известных (или даже неизвестных) Райнеру языков. Такая скачка от одного лингвополя к другому была поистине безумна, но весь смысл произносимого Георгом, похоже, упирался в одни и те же два-три предложения.

Когда Лотти, слушавшая рассказ отца вместе с матерью, спросила, о чем же говорил Георг, он пропустил ее вопрос мимо ушей и продолжил было рассказ, но Клара настойчиво повторила вопрос дочери, и он все же сдался: