Рыба-одеяло

В этот же день мы выгладили брюки, наваксили ботинки до зер­кального блеска и в гладких синих форменках стройными рядами вышли на улицы Бергена. Впереди нас шагал оркестр. Трубы горели как солнце, так хорошо были надраены, а лучше всех – прямо как золотая – сверкала труба Мишки.

Шаги наши очень четко и громко раздавались на мостовой, – каза­лось, их могла слышать вся Норвегия.

Улицы Бергена будто вымерли, окна красивых домов с черепичными крышами наглухо закрыты. Норвежцы держались настороженно: неиз­вестно, как поведут себя советские моряки, которых они видели впервые.

Капельмейстер махнул рукой, и грянул флотский марш. Осторожно чуть раздвинулись ставни одного домика, выглянул нос какого-то старика. За ними приоткрылись другие, показалась женщина, еще, еще... Из окон высунулись норвежцы, послышались возгласы: «Виват, виват!», замахали руки, запорхали платочки, и улыбающиеся девушки забросали нас цветами.

Артэлектрик Серега Макарычев покорил бергенцев игрой на бала­лайке. Он подбрасывал ее над головой, ловил, пританцовывал и заки­дывал за спину, продолжая играть. Норвежцы были в восторге. «Шпиль мир ауф ден балалайка айнен руссишен танго!» – «Сыграй мне на ба­лалайке русское танго!» – просили они и пригласили Макарычева вы­ступить в клубе с русскими песнями.

Широкоплечий Павел Никоненко, глазковский кулачный боец, тоже отличился. В то время в бергенском порту стояли французские, англий­ские и американские военные суда. Англичане и американцы вели себя вызывающе. Один из них подошел к Никоненко и плюнул ему на боти­нок. А ботинки у наших матросов начищены до блеска. Павел достал платок и вытер. Американец не успокоился, стал крутить руками перед носом Никоненко – вызывал на бокс. Павел принял вызов – размах­нулся левой рукой и неожиданно ударил американца правой. Тот растя­нулся на пыльной дороге. Из-за киоска сразу поднялись его товарищи. Они-то и подговорили его на этот поединок. Никоненко свистнул. Подбе­жали наши матросы. Тогда американцы подошли к Павлу, стали трогать мускулы и восхищенно кричать: «О! Рашен бокс!» А побежденный, медленно поднявшись, крепко пожал Никоненко руку.

Левка Шевелев тоже пользовался большой популярностью, но среди детей. За ним всегда шла вереница ребятишек. Что привлекало их в рус­ском матросе?

Левка показывал им фокусы: завязывал орех в платок – и орех исчезал; рвал веревочку, зажимал обе половинки в кулаке, а когда рас­крывал, на ладони снова лежала целая веревочка. После каждого сеанса Лева одаривал детей леденцами, которыми были набиты кар­маны матросского клеша.

Вечером мы пошли в клуб. В городе пестрели афиши. Размалеван­ный факир гордо держит в вытянутой руке шарик, а в ногах куча цепей и веревок.

Местный норвежец, когда-то живший на зимовке с мурманскими рыбаками, рассказал Кожемякину биографию этого факира. Бывший белогвардеец, он одно время квартировал у норвежца. Не подозревая, что рыбак знает русский язык, белогвардеец хвастался своими похожде­ниями перед другими офицерами. Он присвоил себе орден и документы убитого партизана. Притворился неграмотным и проходил ликбез, вы­водил в тетради: «мама-папа, мы – не рабы, рабы не мы». А возвращал­ся домой, закуривал дорогую сигару, доставал из-под дивана француз­ский роман и читал.

После того как его опознали, он бежал за границу. Много изъездил разных стран. В молодости кончил Морской корпус и знал такелажное дело, где-то прошел школу факиров. С тех пор выступает в портах, одно­временно занимаясь шпионажем для английской и американской раз­ведок.

Мы вошли с боцманом Кожемякиным в клуб. Иностранные моряки и местные жители заняли все места. Наши матросы потеснились, и мы сели. Впереди нас расположились норвежцы – знакомый рыбак с друзьями.

Поднялся занавес. На сцене стоял весь в черном знаменитый маг. На белом тюрбане[10] горела золотая пуговица, а из нее веером распуска­лись белые страусовые перья.

Голова факира была гордо поднята, и темные глаза внимательно разглядывали публику. У ног в красных остроносых туфлях с бантиками «турецкие полумесяцы» лежала куча разных цепей и веревок, тонких и толстых, длинных и коротких.

Так вот он какой, маг-белогвардеец! Весь смуглый, точно обжарен­ный, с тонкими губами, с птичьим носом.

Факир обратился к публике по-английски, по-французски, по-не­мецки и просил связать его. Никто не вышел. Тогда, коверкая слова, он произнес по-русски:

– Кто из поштенных гаспада желает завязить вэровка и цэп?

Минуту стояло молчание. Но вот поднялся толстяк, поправил пенсне и направился к сцене. За ним последовал лысый, длинный норвежец. Они начали связывать факира веревками: сначала руки и ноги, а потом окрутили туловище цепью. Толстяк с долговязым, довольные, сели на место.

Факир медленно повернулся к публике спиной, чтобы все видели, как он связан. Глухим, как из подземелья, голосом начал произносить магические слова, словно лягушка заквакала. Потом стряхнулся – и ве­ревки и цепь слетели с него шелухой. Зрители ахнули. «Зер гут![11] Про­метей!» – сказал кто-то. А один наш матрос заметил: «Вот это таке­лажник!»