Русский рай

Вскоре с Ситхи прислали новую вакцину. В крепости прививки делали всем поголовно. Марфа, дважды привитая, ходила по деревням и убеждала жителей довериться русским людям. С ней ходили индейские толмачи и бакеры, постоянно живущие при крепости. Сысой был с ними и вдруг заметил во время всех этих дел, что дочь стала вполне взрослой девушкой. Ее давний поклонник, возмужавший креол, оставался холостым, продолжал ухаживать за ней и оберегать её. Если прежде это настораживало Сысоя, то после походов по деревням он стал намекать дочери, что ей уже можно выйти замуж, а Емеля человек надежный и проверенный. Но Марфа только посмеивалась над рассуждениями и намеками отца.

Индейцы, как водится, виновными в эпидемии считали испанцев и «талакани». Но волна заразы прокатилась по Россу и ближним индейским деревням, жители которых были привиты, умертвив всего лишь одну кадьячку и одну индианку. По сравнению с дальними деревнями, где от оспы гибли до половины жителей, это было так мало, что индейцы стали добровольно приходить в Росс целыми семьями. С толпой испуганных сородичей пришел из миссии возмужавший, крещеный в католичество Солано и опять тупо таращил на Марфу свои немигающие глаза, да так неприлично, что Емеля, хоть и был на полголовы ниже ростом, рассерженно тряхнул пеона, тот смутился и в драку не полез.

Эпидемия ушла на север, продолжая пожинать страшные жертвы.

Наступило другое лето, новый урожай пшеницы обещал быть обильным, но его съела саранча. На сезонные работы к Россу добровольно пришли две с половиной сотни индейцев. Среди них были мужчины и женщины переболевшие оспой в легкой форме: видимо, помогла и старая вакцина. Работы для пеонов не было, но им устроили праздник с застольем и отпустили. Сысой с дочерью работал на Костромитиновском ранчо. После жатвы и молотьбы немногих колков спасенной пшеницы они вернулись на верфь, чтобы продолжить строительство нового бота. Отец и дочь слегка протопили свой домишко для жилого духа и сидели на крыльце, оглядывая окрестности.

– У нас самое красивое место, – весело стрекотала Марфа, – мы живем лучше всех! Никуда не хочу больше ехать.

– Намучилась, бедненькая! – крестясь, пробормотал Сысой. – И оставить тебя было не с кем, разве замуж отдать за Емелю, – опять с усмешкой намекнул на замужество.

– Я бы и не осталась! – насторожилась дочь. – А замуж не хочу. – И призналась, вдруг, взглянув на отца смущенно и ласково: – Больше всего на свете боюсь потерять тебя.

– Ну, так нельзя, – заворчал Сысой, по-хозяйски оглядывая жилье: хоть и оставили дом прибранным, в глаза бросалось много неотложных дел. – Ты уже большая, а я старый.

– Никакой ты не старый! – капризно вскрикнула Марфа. – Старый – когда ходит с палочкой.

Сысой несколько мгновений удивленно смотрел на дочь, потом понял, что она говорит про молодого Черных, ходившего с тростью и расхохотался, задрав бороду.

Рассмеялась и Марфа, взяла котел, вприпрыжку побежала за водой.

Два дня Сысоя никто не беспокоил. Он получил компанейский пай муки и масла, подмазал глиной осыпавшуюся местами печку, починил крышу, сделал навес над крыльцом. Марфа купила рыбы у партовщиков, подбивала кислое тесто и варила уху. Теплыми вечерами к ним приходил Емеля. Он рубил дубы в шести верстах от форта, где на быках, где на себе таскал их с партовщиками на лесопилку верфи. Теперь втроем они вполне счастливо сидели на крыльце, прислушиваясь к накатам волн на прибрежные скалы. Был субботний вечер, впереди воскресный день, кому для отдыха, кому для молитв. Емеля остался на ночлег, но утром правитель конторы прислал за Сысоем посыльного индейца-мивока. Увидев Марфу, он радостно залопотал с ней. Она, к неудовольствию Емели, весело отвечала на его языке, потом сообщила отцу, зачем тот прибыл.

– Я с тобой! – Завертелась и стала обмывать руки от налипшего теста.

– Ага! – ухмыльнулся Сысой. – Прокиснет квашня, каким хлебом будешь угощать ухажера? – Кивнул на креола. – Да и печка на подходе, зря топили, что ли?

– Никакой он не ухажер! – обиженно надула губы Марфа и метнула на засидевшегося Емелю рассерженный взгляд. Но теста ей было жаль, нагретую каменку тоже не хотелось бросать.

Сысой ушел в крепость с посыльным, оставив дочь с ее поклонником, а когда вернулся, увидел на крыльце все ту же мило беседовавшую парочку.

– Так и не женился до сих пор? – проворчал, пристально поглядывая на Емелю. – Все по Марфушке сохнешь?

Креол чуть покраснел и горделиво вскинул нос, скрывая смущение. Рядом с юной девицей он выглядел матерым мужчиной.

– Ой, смотри, егоза, – Сысой с кряхтением присел рядом с дочерью: – И Емелю оставишь бобылем, и сама в девках засидишься. Добрых женихов-то нет.

– Ага?! – Марфа кольнула отца настороженным взглядом. – Выдашь замуж и бросишь?! – Обхватила Сысоя за шею тонкими руками, прижалась щекой к его бороде, всхлипнула так, что у отца выступили слезы. Он часто замигал, обнял дочь:

– Да как же я тебя брошу, милая? Разве, когда увижу, что живешь счастливо и я тебе больше не нужен.

– Не может такого быть. Ты мне всегда нужен!