Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин

Краевский описал также встречу с получившим награду молодым японским майором за бутылкой бордо на веранде токийского «Грандотеля». Свободно изъясняясь по-английски, майор точно предсказал поражение русских при Мукдене на юге Манчжурии. Превосходство японцев он объяснил, среди прочего, их чистоплотностью и возможностью откровенно говорить на политические темы. «Разве такие разговоры не опасны?» – искренне удивился Краевский. «Вовсе нет», – ответил майор, пояснив, что в споре закаляется воля к борьбе[230].

Между тем как репортажи Перси Палмера выставляли в невыгодном свете антияпонскую пропаганду правительства, колонки новостей в сытинской газете сеяли сомнения в правдивости официальных военных сводок. Совсем рядом, порой бок о бок печатались правительственные версии событий и тревожные сообщения корреспондентов «Русского слова» и иностранных газет. В 1905 году репортеры «Русского слова» начали публиковать данные о количестве раненых, прибывающих ежедневно в московские госпитали, газета давала длинные столбцы их имен и фамилий. Кроме того, репортеры ходили по палатам, разговаривали с выздоравливающими, а затем писали о солдатской доблести и унизительных потерях армии.

Определяющей чертой «Русского слова» была безусловная честность, и Сытин одобрял такое откровенное освещение событий в массовой газете, поскольку это ставило правительственных сановников в безвыходное положение. Ведь его газета не подлежала правительственной цензуре, и, значит, члены Московского комитета по делам печати получали ее не раньше, чем тысячи читателей. А если бы Комитет задним числом привлек «Русское слово» к суду за распространение вредных сведений, то это выглядело бы так, будто правительство боится правды. Да и прокурор, подумывавший о возбуждении против газеты уголовного дела, всякий раз вынужден был класть на одну чашу весов пользу от обвинительного приговора, которого еще добьешься ли, а на другую – ущерб, который мог нанести авторитету правительства открытый судебный процесс.

Правда, как ни затруднительно было решить, чего больше в карательных мерах против «Русского слова» – пользы или вреда, но в октябре 1904 года министр внутренних дел жестоко наказал Сытина. За агитацию в пользу расширения полномочий местных органов власти и выпады против официальных лиц Плеве запретил с 14 октября по 13 декабря розничную продажу сытинской газеты[231]. Однако «Русское слово» продолжало поступать к подписчикам, а они по-прежнему составляли основную часть его читателей.

В январе, когда началась публикация статей Краевского, контроль над печатью был еще более ужесточен из-за неустойчивости настроений в обществе, потрясенном новой трагедией – «Кровавым воскресеньем». В тот день, 9 января 1905 года, солдаты убили в Петербурге свыше ста безоружных участников демонстрации, которую священник Георгий Гапон привел к Зимнему дворцу, дабы передать царю экономические и политические требования народа.

Опередив «Русское слово» и все прочие газеты, правительство запретило публиковать какие-либо сообщения о трагических событиях, кроме официальных. Дорошевичу пришлось подчиниться. В номере за 9 января, отпечатанном еще до расстрела в Петербурге, сообщалось о нарастающих волнениях среди столичных рабочих и о необычном скоплении людей на улицах города. На следующий день Дорошевич опубликовал материал, посвященный Талону, без упоминания воскресной демонстрации. Днем позже, 11 января, в газете было напечатано официальное, сообщение о том, как революционеры из Петербургского Общества фабричных рабочих вынудили войска, в целях самозащиты, убить 76 и ранить 203 человека. 12 января Дорошевич перепечатал из официальной газеты «Правительственный вестник» другое сообщение, в котором говорилось, что жизнь в столице возвращается в обычную колею.

Тем не менее уже 10 января известие о расстреле в Петербурге распространилось по всей Москве, и тотчас сытинцы и другие рабочие начали в знак протеста прекращать работу. По данным полиции, в стихийной забастовке приняли участие четыре тысячи человек, включая две с половиной тысячи печатников[232]. В полицейских архивах отмечено также, что тысяча двести рабочих книжной типографии Сытина «прекратили работу в 5 часов пополудни – на два часа раньше обычного – и пошли по Малой и Большой Серпуховским улицам и вокруг Серпуховской площади»[233]. Из всех крупных издателей только у Сытина полностью остановилась типография.

11 января на работу не вышли ни дневная, ни ночная смены сытинцев, а на следующий день забастовку продолжали только наборщики и переплетчики. К 13 января забастовки прекратились по всему городу (а печатники «Русского слова» ни на минуту не оставляли своих рабочих мест). 22 января полиция донесла о возможности новых волнений среди сытинцев: «Рабочие Сытина, как более предприимчивые и легко поддающиеся вредному влиянию, а равно сами неоднократно волнующиеся по собственной инициативе, не дают оснований ручаться за будущее спокойствие»[234].