Русский народ в битве цивилизаций

Одним из основоположных элементов идеологии технологической цивилизации является ее «научность». При этом имеется в виду очень специфическая наука — о точно измеримых, выражаемых в числах объектах, новую информацию о которых можно получать потом, оперируя этими числами. Как сказал Кант: «Всякая наука — настолько наука, насколько в ней есть математика». Заключения, опирающиеся на такую науку, подкрепленные расчетами, еще лучше — применением мощных компьютеров, для современного мышления особенно авторитетны, достоверны. Такой тип мышления действительно привел к поразительным успехам в астрономии, механике, физике. Но это все науки о неживом, пафос же современной идеологии как раз и заключается в том, чтобы применить эту духовную и интеллектуальную установку к гораздо более тонкой и сложной реальности: клетке, организму, человеку, обществу. Уже Ньютон, в последних фразах своих «Математических начал натуральной философии», излагающих его механическую систему мира, прокламирует применимость тех же методов к изучению взаимоотношений мозга и других органов живых существ, движений и восприятий. И позже именно успех ньютоновской системы просто кружил головы мыслителям нового времени: Сен-Симон и Фурье обещали построить «универсальную систему» общества то по «принципу тяготения», то по «принципу гиперболы или эллипса». Ученики Сен-Симона, и в особенности Огюст Конт, настаивали на возможности рассчитать все — и организмы, и социальную жизнь, включая мораль и религию, «как в политехнической школе учат рассчитывать мосты». И они были уверены, что придут к куда более совершенным результатам, чем такой плохой математик, как Природа. При этом, как замечает фон Хайек (8), им, видимо, ни разу не пришло в голову, что человеческий мозг, который они наделяют такими способностями, — создан той же несовершенной Природой!

Применение разработанного в физике метода познания, опирающегося на эксперимент, измерение и расчет, основано на очень жестких предпосылках. Объект исследования должен быть совершенно однороден, чтобы экспериментальные данные, полученные из анализа одного его образца, были вполне применимы к любым другим. Как подчеркивает Мамфорд (9), мы должны быть уверены, что 1 кубический сантиметр воды в одной лаборатории точно совпадает с 1 кубическим сантиметром в любой другой. Но этим отрицается как раз фундаментальное свойство живого — индивидуальность.

(Лейбниц рассказывает, как, будучи в одном светском обществе, предложил присутствующим попытаться найти два совершенно тождественных листка» какого-то растения — и, конечно, никто не смог этого сделать.) Благодаря высокому авторитету «научного мышления» (указанного особого типа) в современном мире все, не укладывающееся в рамки этого типа мышления — т. е. все индивидуальное и живое, — воспринимается как второстепенное и незначительное.

Более того, этот тип познания применим лишь к измеримым, квалифицируемым объектам. Все остальные — а таковы все чувства человека: любовь, ненависть, боль, радость — вытесняются куда-то на периферию сознания, объявляются как бы несуществующими или, во всяком случае, ненадежными ориентирами для нашего контакта с миром. Реальными, надежными считаются только объективные характеристики (и преимущественно — приборов), не зависящие от субъективных переживаний людей. Это дает, как замечает Лоренц (2), чрезвычайно искаженную картину мира. Наоборот, утверждает Лоренц, объективные заключения, связанные с расчленением встречающихся нам объектов на сравнительно однотипные части с их пересчетом, измерением, — вторичны сравнительно с внутренними переживаниями. Самое достоверное, что нам доступно, это то, что мы называем интроспекцией. Это «найденное внутри» воспринимается с гораздо большей уверенностью как данные о внешнем мире, а «объективное», «опосредованное» знание всегда более сомнительно. Субъективное переживание есть основа всего нашего знания, именно это выражает этимология слова «субъектум» — лежащее в основе. Наивная ошибка — надеяться достигнуть объективности путем устранения или игнорирования «субъективного переживания»». Но именно эта ошибка лежит в основе научной идеологии технологического общества и приводит к тому, что из картины мира выпадает то, что связано с фундаментальными свойствами жизни, человека, всего органично и естественно выросшего. А остаток, сохранивший лишь свойства, типичные для неживого, который действительно можно описать как некую машину, воспринимается как единственно существенная часть мира.