Русский эксперимент

П: Есть же оппозиционные газеты!

Ж: Во-первых, они боятся такое печатать под угрозой закрытия. Тиражи у них мизерные. А их читатели просто не поймут сути дела. Они думают, что это хорошо, если настоящая диктатура невозможна. А во-вторых, если напечатают, я на другой же день останусь без работы. А у меня семья. Ради чего рисковать?! Вы думаете, если устранить Ельцина и его клику, у нас сразу начнутся перемены к лучшему?

П: Вряд ли.

Ж: Все основы нашего общества разрушены. Любой преемник Ельцина будет вынужден делать то же самое.

П: И Руцкой? И Хасбулатов? И те, кто в оппозиции вообще?

Ж: Эти еще хуже. Да их и не пустят к власти. Место уже занято. Эпоха рутинного существования посткоммунистического и постсоветского общества уже началась. И все потеряло смысл. Абсолютно все! Мы утратили смысл исторического бытия вообще. И знаете, что самое страшное в случившемся?

Нас, русских, со времен Петра Великого все время вынуждали на некую великую историческую миссию. В советский период это насильное навязывание исторической роли достигло апогея. Груз истории оказался слишком тяжелым для нас. Мы в силу нашего национального характера оказались неадекватными возлагавшейся на нас исторической задаче. Мы просто не вынесли такой нагрузки. В результате краха Советского Союза и коммунистического социального строя с нас сняли этот непосильный груз истории. Чтобы это понять, надо было все эти годы прожить здесь и прочувствовать на себе именно это. Наш народ не оказал сопротивления тем, кто разрушал наш социальный строй, политическую систему, идеологию и все прочее. Верно! Но это была не просто пассивность. Это была фактическая поддержка процесса разрушения и разрушителей. Народ испытал величайшее облегчение, сбросив груз, о котором я говорил. И теперь он готов на все, что угодно, лишь бы на него вновь не взваливали этот груз истории. Никакой новой социалистической революции не будет.

П: А если все-таки Верховный Совет победит?

Ж: И он будет вынужден делать то, что делает Президент. А утвердившись, сломив оппозицию, Президент будет вынужден делать то, чего требует оппозиция. Наша судьба предрешена. Мы — исторические фаталисты. Странно, что у нас привилось христианство, а не буддизм. Впрочем, православие — это и есть своего рода русский вариант буддизма.

Мы и Запад

Никто не спросил Писателя, что он сейчас пишет. Кто-то из вежливости спросил его о первом впечатлении о жизни на Западе. Он рассказал шуточную историю, как он утром решил прогуляться. Пытался открыть выходную дверь. Но не смог. Люди входят и выходят, а у него ничего не получается. Короче говоря, сломал дверь. Потом узнал, что достаточно было нажать кнопочку и дверь открылась бы сама. Но это потом. Он скоро понял, что жить на Западе надо учиться заново. Надо научиться нажимать тысячи нужных кнопочек. Прожив там пятнадцать лет, он так и не освоился с этим полностью.

Кнопки, конечно, мелочь. Писатель сначала, как и все прочие эмигранты из России, был поражен видимым изобилием всего, яркостью красок, свободой передвижений. У него оказались кое-какие деньги. Ему они показались несметным богатством — он еще не знал реальной жизни на Западе. Скоро он узнал, что эти деньги — мизер для жизни на Западе не в качестве туриста и гостя, а в качестве рядового гражданина. В силу вступили законы беспощадной реальности. Его, Писателя, не приняли в эмигрантскую элиту, хорошо оплачиваемую за антисоветскую деятельность. Он оказался чужим для нее. Пришлось зарабатывать на жизнь в самом примитивном смысле. Писать бесчисленные книги, получая за них гроши. Мотаться по всей планете с докладами и лекциями. Одним словом, он скоро почувствовал себя в чужой, враждебной для себя среде. Как рыба, выброшенная из воды на сушу.