Русский эксперимент

П: Я стремился к научному пониманию советского общества как общества коммунистического. А в тех условиях, в каких я жил тогда, путь к этому лежал через изучение марксизма, через логический анализ его текстов, через преодоление его. Я хотел построить более совершенную концепцию коммунизма, чем марксистская. А последняя была лучшим изо всего, что мне было известно.

Ф: Марксизм отпал совсем?

П: Нет, конечно. Он остается как факт истории. Кроме того, всегда были и будут одиночки, которых не удовлетворяют идеологические концепции и которые стремятся к истине. Они, как правило, профессионально плохо подготовлены, выдумывают всякую чепуху, занимаются кустарщиной. Кое-кто из них наверняка обратится к марксизму или даже к гегельянству. Но этот путь бесперспективен как путь науки.

Ф: Я — идеолог не только по образованию и по профессии, но и по призванию. Я с юности в сфере идеологии. Твой взгляд на идеологию еще в студенческие годы вызывал у меня возражения. Мне особенно было неприятно то, что ты марксизм не считал наукой и зачислял в идеологию. Для меня марксизм был наукой, причем самой высшей.

П: Как для мусульманина коран, а для христианина Библия были высшей истиной.

Ф: Кое-что из твоей концепции я начинаю понимать. Но, увы, поздно. Переучиваться уже не получится. Да я и не хочу. У меня насчет марксизма совесть чиста.

П: И справедливо! Видишь ли, в чем дело?! Как говорили греки, все течет. Когда-то вся человеческая мудрость возникла и накапливалась недифференцированно. Великие религии прошлого содержали в себе самые разнообразные с современной точки зрения элементы, в том числе — такие, которые теперь можно отнести к науке или к идеологии. Изменилось понятие науки. Наука отделилась от религии. Теперь мало считать какие-то утверждения к понятия научными только на том основании, что они содержат истину и отражают реальные явления. Теперь в науке требуется профессионализм, особые методы и т.д. С развитием науки и культуры, с просвещением, образованием, средствами информации и пропаганды и т.д. стало разрастаться нечто такое, что не относилось к религии, но уже не укладывалось и в науку в новом смысле слова, — идеология. Это — не обязательно систематизированное учение. Это — множество идей, слов, фраз, концепций и т.п., рассеянных во всем, что так или иначе имело дело с работой человеческого интеллекта. Целостные учения — явления редкие. Марксизм тут вообще пока уникален. Это — великая идеология.

Ф: А мы все это игнорировали, сваливали в кучу разные явления, слепо держались за догмы. Это теперь ясно. Но согласись, марксизм сыграл великую роль в значительной мере благодаря тому, что имел наукообразную форму.

П: Не только форму. Исторический марксизм содержал в себе много научного. Он сделал огромный вклад в науку. Ему и повезло и не повезло благодаря тому, что он стал эпохальной идеологией. Повезло — его идеи оказали влияние на научное познание мира. Не повезло — он стал объектом критики как идеология. Отбросив его как идеологию, отбросили и многие великие завоевания человеческого разума прошлого.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Реальный коммунизм и наука о нем.В марксизме считалось, будто полного коммунизма еще не было, а наука о коммунизме («научный коммунизм») возникла уже в прошлом веке. На самом деле как раз наоборот: в России в сталинские и брежневские годы сложился самый полный коммунизм, а вот науку о нем так и не создали. Ничего удивительного, однако, в этом нет. Марксистское учение о коммунизме («научный коммунизм») было явлением чисто идеологическим. С наукой оно не имело ничего общего, хотя и претендовало на статус некоей высшей науки. Его презирали даже сами идеологи. Естественно, советские идеологи истребляли всякие попытки развить научный взгляд на коммунизм. Впрочем, серьезных попыток такого рода вообще не было не только из-за идеологических запретов, но и по ряду причин иного рода. На роль правдивого понимания коммунизма претендовала критическая и разоблачительная литература. Но и она не выходила за рамки идеологического способа мышления. Она точно так же создавала идеологически ложную картину коммунистического общества, лишь с иной направленностью. За истину тут воспринимали факт критичности. Чем больше чернилось все советское и вообще коммунистическое, тем истиннее это казалось или истолковывалось так умышленно в интересах антикоммунистической пропаганды.

В брежневские годы русский коммунизм вступил в стадию зрелости. В советской идеологии ее назвали развитым социализмом — боялись употреблять слово «коммунизм», поскольку с коммунизмом люди связывали исполнение надежд на всеобщее благополучие, изобилие всяческих благ, полную справедливость, равенство и т.п. Если бы объявили достигнутое состояние коммунизмом, то это означало бы признание неосуществимости таких надежд. А выражение «развитой социализм» еще оставляло какую-то лазейку для идеологии: мол, еще не дошли до коммунизма, но уже ближе к нему!