Сани остановились против крыльца лобного места, Пугачев и любимец его Перфильев, в препровождении духовника и двух чиновников, едва взошли на эшафот, раздалось повелительное слово «на караул», и один из чиновников начал читать манифест; почти каждое слово до меня доходило.
При произнесении чтецом имени и прозвища главного злодея, также и станицы, где он родился, обер-полицейместер спрашивал его громко: «ты ли донской казак Емелька Пугачев?» Он ответствовал столь же громко: «Так, государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелька Пугачев». Потом во все продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился; между тем сподвижник его Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой, и свиреповидный, стоял неподвижно, потупя глаза в землю. По прочтении манифеста духовник сказал им несколько слов, благословил их и пошел с эшафота; читавший манифест последовал за ним. Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости народ провославный!» — При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он всплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе: палач взмахнул ее за волосы. С Перфильевым последовало то же.
Не утаю, что я при этом случае заметил в себе что-то похожее на притворство и сам осуждал себя; как скоро Пугачев готов был повалиться на плаху, брат мой отворотился, чтобы не видеть взмаха топора: чувствительное сердце его не могло выносить такого позорища. Я притворно показывал то же расположение; но между тем, украдкою, ловил каждое движение преступника. Что ж этому было причиною? Конечно не жестокость моя, но единственно желание видить каковым бывает человек в толь решительную ужасную минуту?
Вскоре после этого происшествия последовало торжественное вшествие в Москву победительницы внешних и внутренних врагов своих. С прибытием двора, день от дня, более стало прибывать иногороднего дворянства; роскошь удвоилась, промышленность усилила свою деятельность; в обществе начались непрерывные праздники, а при дворе приготовление к великолепному торжествованию славного мира с Оттоманскою Портою; но я не имел удовольствия быть зрителем народного пира на Ходынке, ни входа победителя и миротворца графа Румянцева-Задунайского в триумфальные ворота, нарочно для него устроенные. По крайней мере не стыжусь и теперь с поэтическим участием повторить последнее двоестишие из послания поднесенного на этот случай знаменитому полководцу, столь несправедливо забытым ныне, Петровым. Вот как сильно и кратко изобразил поэт могущество Екатерины:
«Мелочи из запаса моей памяти»
УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ
(в порядке помещения отрывков)