Русский быт в воспоминаниях современников

Я упомянул уже вам, что мы, идучи сим образом походом, изыскивали и употребляли всякого рода забавы и увеселения, чем бы нам прогонять скуку, с таковым медленным походом обыкновенно сопряженную. Из числа сих увеселений можно было почесть наиглавнейшим карточную игру, как обыкновеннейшую у офицеров забаву. К сему роду увеселения хотя я и никогда не имел склонности и охоты, однако тогда едва было господа наши офицеры меня этому прекрасному рукомеслу не научили; ибо как всем им было известно, что у молодца денежки тогда были, то явилось множество подлипал и друзей, старавшихся всячески заманить меня в сети и приучить к игре. Каких и каких хитростей не употребляли они к тому! Однако всеми своими хитростями и заговорами не могли они меня никак заохотить и приучить к азартным играм, как то: к квинтичу и к банку, которые тогда наиболее были в употреблении. Совсем тем не отделался же я совершенно от них; ибо как они увидели, что я никак с сей стороны не даюсь в обман, то вздумали напасть на меня с другой, и слабейшей стороны. Они приметили, что я имел некоторую склонность к игре в ломбер. Сия игра, которую я хотя никак порядочно не разумел, была мне непротивна, и я не скучивал никогда играть в оную; а сего было и довольно. Некоторые молодцы и, между прочим, и сам капитан мой господин Гневушев постарался тотчас меня к оной пристрастить и довесть до того, что я почти всякий вечер с ними в нее играл и по нескольку часов в сей игре упражнялся. Но за сие увеселение принужден я был заплатить очень дорого. Ибо несмотря, как они меня умышленно ни расхваливали, говоря, что я и хорошо-то, и примечательно, и искусно играю, и как, для вящего заохочивания меня, ни старались умышленно мне иногда, а особливо сначала проигрывать, но я всякий раз оставался наконец в проигрыше. Которые проигрыши были хотя сначала невелики, но как после мало-по-малу стали увеличиваться и наконец дошло до того, что не проходило вечера, в который бы я рублей двух или трех не проиграл, то сие начало наконец делаться мне и чувствительно и побудило в один день сметаться, сколько я, играя таким образом, в разные времена, уже проиграл. Я ужаснулся, и все волосы на мне стали ажно дыбом, когда увидел, что количество сие простиралось уже за сорок рублей. — Э! э! — воскликнул я тогда: — сколько это я уже пробухал! — и почесал у себя за ушами. — Ежели еще так-то, так и всех денег моих не надолго станет! изрядно, право, я сделал… нельзя быть лучше». Сказав сие, начал я взад и вперед ходить по квартире своей и сам на себя досадовать, и бранить себя за свою неосторожность. Но как сие было уже поздно, и мне все такие раскаивания и досады на самого себя не помогали и денежки были уже проиграны, и проиграны невозвратно, то, сожалея о убытке самопроизвольном, начал я тогда проклинать и игру, и всю мою охоту к оной. «Пропади она, окаянная! говорил я сам себе: этак доведет она меня до того, что я и совсем проиграюсь и останусь опять сиг-сигом, волен Бог и со всею забавою и удовольствием притом. Не лучше ли не иметь оного, да остаться при своих деньгах — чуть ли не здоровее на животе будет»…

Между тем… все прочие офицеры нашего полку, не только молодые, но и пожилые, занимались совсем иными делами и заботами. Всех их почти вообще усердное желание быть в Кёнигсберге проистекло совсем из другого источника, нежели мое. Они наслышались довольно, что Кёнигсберг есть такой город, который преисполнен всем тем, что страсти молодых и в роскошах и распутствах жизнь свою провождающих, удовлетворять и насыщать может, а именно, что было в оном превеликое множество трактиров и билиардов и других увеселительных мест… Неуспело и двух недель еще пройтить, как к превеликому удивлению моему услышал я, что не осталось в городе ни одного трактира, ни одного винного погреба, ни одного билиарда… который бы господам нашим офицерам был уже неизвестен, но что все они были у них на перечёте…

В месяце июле сего года (1760), обрадован я был. Присылкою ко мне из деревни нарочного человека с письмами и деньгами…

Помянутая привезенная тогда ко мне сумма как была ни мала (200 р.), но для меня составляла тогда довольную важность, ибо денег было у меня и так немного. Жалованье получал я самое маленькое, подпоручичье, а побочных доходов не имел никаких, или имел, но очень малые и ничего незначущие. С одних только прусских фурманщиков, возивших на фурах своих разных людей и товары из Кёнигсберга в Мемель, в Эльбинг и в Данциг, дозволено было мне из-под руки от самого генерала, брать по безделке за перевод паспортов. Паспорты сии получали они немецкие, печатные, за генеральскою рукою и печатью и выписываемы в них были имена их товарищами моими немецкими канцеляристами.