Русский Бог (СИ)

          И вдруг среди серого беспросветного существования воскресение, праздник, разнообразие, новое появление, пусть короткого интереса.  Трубецкой бьет киркой и из стены штольни, из расселины в железосодержащей скале сваливается ему под ноги искрящийся смарагдами, яхонтами и изумрудами ларец. Клад. Вековая тайна Благодатской скалы.  Трубецкой удивлён, потрясён. Торопливо он открывает ларец, а там доверху золотые монеты китайского и индийского двора XII века, золотые зеркальца, гребешки, цепи, кулоны индуистских божеств, шпильки, серьги с багровыми рубинами, прозрачными, как слеза, топазами, с тончайшей виртуозной резьбой  по благороднейшему из металлов, с короткой изящной рукояткой из слоновой кости дамасской стали кинжал. Товарищи столпились вокруг Трубецкого. Глаза их, разбуженные перерывом в скуке повседневности, горели, лица светились.

          Братья Борисовы первыми взяли себе из клада много-много золотых монет, сыпавшихся меж пальцев. Они хотели быть богаты, когда осудивший их царь Николай умрёт, а новый царь, вошедши на престол, объявит амнистию.  Братья Борисовы страстно хотели быть богаты, а потому, бросая сверкающие взгляды на Трубецкого и Оболенского , взяли из ларца первыми. Трубецкой, и напарник его, Оболенский, не противились. И новый царь Александр II, сын Николая I, вошедши на престол , объявил в 1955 году амнистию декабристам. Но братьям Борисовым не суждено было дожить до неё.  Они умерли от туберкулёза, порождённого холодом и сыростью Благодастких штолен, и похоронены за оградой местной церкви. Бедные не стали богатыми. В могилу братьев Борисовых бросили друзья горсти старинных золотых китайских и индийских золотых монет, найденных в их подушках. Жидким мелким дождём ударились монеты по крышкам сосновых гробов, брызгами рассыпались по водянистому сибирскому глинозёму. Не знал небольшой монгольский хан, награбивший в набегах . прятавший сокровища от хищника хана более крупного, куда делись его деньги.

          Поручик Оболенский, возглавивший некогда восстание на Сенатской площади, выбраны после 4-ёх часовых споров диктатором проигранного выступления, очень хотел быть красивым. Он надел себе из ларца на все пальцы перстни с яхонтами, смарагдами и бриллиантами. Играли лучи на гранях дорогих камней, слепили стоящих. Когда Оболенский сошёл с ума от беспросветных лагерных страданий, роздал он в Иркутской больнице бесценные перстни сумасшедшим сопалатникам. Последний перстень с огромным красным рубином отрубили ему злодеи вместе с пальцем, когда гулял он как-то недалеко от больницы.

          Декабристы Якубович и Давыдов любили своих прелестных игривых жён. Весело танцевали их жёны на балах, били лёгкой стопой блестящий Царскосельский паркет. Сам государь и братья его, великие князья, засматривались на тонкие талии и длинные ноги, ходившие под шёлковыми платьями красивых декабристских жён.  Взяли Якубович и Давыдов все серьги, цепи и кулоны с изящной индийской работой, что лежали в ларце, чтобы украсить ими маленькие, охотливые до комплиментов ушки своих возлюбленных, оттенить и без того чудесные лебединые шеи, тонкие игривые кисти, зовущие плечи, смущающие груди. Только не сделали Якубович и Давыдов дорогих подарков, потому что не приехали за ними их жёны на каторгу. К другим приехали, а к ним нет.  Вышли второй раз замуж их блистательные подруги в Петербурге за послушных царских сатрапов ив подаренных другими дорогих нарядах катали ежегодно на выставки в Париж. С горя раздали Якубович  и Давыдов свои золотые шпильки, серьги, цепи и кулоны податливым сибирским крестьянкам за короткие нелюбимые ласки где-нибудь за бараком или в овраге. До сих пор передаются те серьги, кулоны и цепи в крестьянских семьях Сибири от матери к дочери.

          Декабрист Артамонов больше всего в жизни любил свободу. Он взял из ларца тяжёлые слитки, лежавшие на самом дне ларца. Пытался купить на них охрану и бежать с каторги. Но побоялся тупой недалёкий охранник измены и донёс на Артамонова. Отобрали у него золото и посадили в острог, где скоро повесился он, укрепив ремень к балке, не выдержав тоски каждодневной.

          Князь Волконский сильнее другого на свете любил ученье. Он взял из ларца толстую весомую книгу с сафьяновыми застёжками, пергаментными листами финифтью, бирюзовыми и эмалевыми бляхами с китайской тонкой миниатюрой на обложке. Исписана была книга сия непонятными китайскими иероглифами и сохраняла верно, тайны мира.  Изучил Волконский китайский язык, пытался изобразить иероглифы, но, сумев понять для ума секреты старинного Дао, не применял в жизни прочитанного.  Влачил дни, заполнял тетради ненужными подробнейшими наблюдениями за сибирскими муравьями и другими насекомыми,  с преданной женой вернулся он в Петербург после амнистии 1855 года и скончался среди почитателей своей старости. Кроме книг, взял князь Волконский и вместивший столь много сокровищ червлёного золота ларец, украшенный яшмой и тибетскими самоцветами. В этом ларце в фамильном склепе на петербургском кладбище лежит теперь мертвое княжеское сердце.