Русская жизнь. Земство (апрель 2008)

А. И. протянула мне толстую папку с тесемками, вмещавшую разномастные машинописные страницы. На папке стояло размашистое AMOR.

- Хотелось бы знать ваше мнение, - сказала она лаконично.

Позже, когда роман был напечатан отдельной книгой, в предисловии к нему А. И. написала: «Он рос, как одинокий костер в лесу, с конца 1939 года и был вчерне окончен в первые дни войны, в 1941-м… Писала его на Дальнем Востоке, в зоне, на маленьких листах, настолько мелко, что прочесть его не смог бы никто, кроме автора, да и то лишь по его близорукости. За пределы зоны он попадал через вольнонаемного, в письмах».

«Жизнь Ники» - самая живая, самая захватывающая глава в «Аморе» середины восьмидесятых, который мне довелось прочесть. По сути, это повесть внутри романа.

Нике, alter ego автора, в раздумье, с чего начать, как пересказать свою жизнь, нелегко сразу взять правильный тон. Но постепенно поезд повествования разгоняется. Мы узнаем удивительные вещи. Всего несколько лет назад Ника и Глеб (Анастасия и Борис Трухачев) ранним утром отправлялись в путешествие по Франции. На все дни разостлавшееся настроение - безделья; ласковое безразличие к тому, день ли сейчас или вечер. Запах сигар, запах фиалок. Бесцельность денег в щегольских портмоне, их скучающие фигуры у витрин… Это строки из «жизни Ники».

«…Лицо Глеба - сквозь синий дым сигары. Светлое золото легких волос, отброшенных, задумчивый взгляд пронзительных синих глаз, в которых щемящий ей душу холод, полное - его - одиночество! И мое - полное. И его ребенок во мне. Тьма над будущим»

«…в Москве, вечером, зимой, в домике на Собачей площадке я спускалась по крутой каменной, мокрой и темной лесенке, ведущей в светлую и жаркую кухню. На мне черное платье из бархата, круглая бриллиантовая брошь и кольцо с бриллиантом. Выйдя от тепла вечно горящего камина, я куталась в боа и дрожала от холода. Я шла сказать что-то об ужине. И вдруг - я остановилась на ступеньках. У камина, в комнате Глеба, сидели у огня несколько человек и, увидев меня, уже приготавливали мне место. Я поглядела на них острым, внимательным и широким взглядом и молча села у огня. Меня укрывали маминой бархатной шубой. Юные лица всех нас были ярко освещены».

Бросается в глаза явная театральность происходящего: бархатное платье, дорогие украшения, ярко освещенные лица, притихшие в предчувствии надвигающегося тектонического разлома в их судьбах, в судьбе страны.

Как же стремительно изменяется ее жизнь!

Это на свой лад «Титаник». Драматизм его крушения не только - и даже не столько - в том, что богатые спасались, а низшие сословия так и не смогли прорваться к шлюпкам. По сути, это урок гибельности человеческого высокомерия и гордыни. Повелители судеб, прислушайтесь: в днище уже хлещет вода, и наиболее проницательные из пассажиров смутно догадываются о надвигающейся катастрофе.

Еще один поворот сцены, новая пантомима жизни с ее, Ники, участием. Возвращается с войны Глеб с параличом руки и лица. Все тесно переплетено: хаос революции, разрушения, смерти близких. Корабль окончательно идет ко дну. Она остается в голодном Крыму одна с двумя детьми. Вскоре младший, Алеша, умирает.

«Амор», опубликованный в 1991 году, сильно и в лучшую сторону изменен по сравнению с тем, машинописным. Здесь уже все вещи названы своими именами. Тут впервые я прочитал то, что слышал от нее в кухне, в ее скупых устных рассказах во время наших встреч.

«Жизнь в тюрьме… Один следователь (нос с дворянской горбинкой, читал Герцена), другой - менее грамотен, ошибки поправляла ему в протоколе. Какой-то ее ответ вынудил у него восклицание: «Стерва!»

«После таких слов прекращаю отвечать на вопросы».

За это ее заперли в одиночную узкую камеру. Настолько узкую, что сесть невозможно. А стоять не было сил, потому что допрос продолжался много часов.

Через некоторое время вновь повели на допрос. И опять повторилось запирание в узкий, похожий на шкаф, бокс.

- Что вам от меня нужно? - не выдержал следователь.

- Я бы хотела понять, что вам от меня нужно…

- Хотите, чтобы я извинился, что ли?

- Вы напишите в протоколе, после какого слова я отказалась отвечать.

- Что я, дурак? - простодушно захохотал следователь.

И я тоже засмеялась…«

Обвинение выстраивалось вокруг ее причастности к «Ордену Розенкрейцеров». Дело по тем временам было нешуточным. По сути, речь шла о подрыве государственных устоев.

Еще в 1933 году, когда розенкрейцеры оказались под подозрением, А. И. была арестована, провела под следствием два месяца, после чего ее выпустили. Об этом периоде Анна Андреевна Ахматова как-то заметила, что это были еще «вегетарианские годы». Как потом оказалось, помог ей освободиться из застенков ОГПУ не кто иной, как Максим Горький.

В 1937- м с «вегетарианством» было покончено. После ее нового ареста следователь не без ехидства заметил: «Теперь он за вас не заступится».

В самом деле, в 1936-м Горького не стало.