Русская жизнь-цитаты 14-21.03.2024

Историк Василий Жарков видит корни сегодняшней катастрофы в демофобии элит, в том числе либеральных, которым всегда казалось — прямо в духе Гершензона из «Вех» (1909) — что дай народу волю, и он выберет фашистов. Валерия Ильинична народ не жаловала, считала либералов меньшинством, но она была за демократию, оставляла за народом право выбирать. И ведь правда: может быть, народ и сам разобрался бы в своих предпочтениях, без контроля элит и предложения избирателям «монопродукта», Голема, созданного в кремлевской лаборатории? Может быть, стоило историю оставить наедине с самой собой, а не корежить ее искусственно, причем не один раз — чем не подошел им Черномырдин, даже Примаков, да и Степашин? Как можно было ухитриться спалить в московских коридорах живую и продуктивную харизму Немцова? И вот теперь в этом году сравняется четверть века, как назначенный и. о. премьер-министра Путин фактически стал правителем России. Он последовательно идет на рекорд и может побить срок пребывания на вершине пирамиды Сталина, ставшего генсеком в 1922 году (да и то в это время его власть еще несколько лет не была абсолютной) и умершего в 1953‑м. Кремлевские политологи трактуют устойчивость путинизма, используя шаманский термин «антихрупкость», — и это о человеке, испугавшемся в июне 2023 года своего кровавого аутсорсера Пригожина, вдруг приготовившего переперченное блюдо. Это устойчивость, в ногах которой, как у Голема, есть хрупкость засохшей глины: главным маркетинговым преимуществом искусственного гиганта является его внушительный размер — то самое большинство, которое должны предъявить «выборы», обязано показать безальтернативность и устойчивость режима. Но пассивное большинство, из которого состоит этот Голем, легко меняет свою позицию, если само чудище вдруг показывает малейшую слабину. Потому оно и столь абсурдно жестоко и последовательно немилосердно — боится показать разум, трактуемый теперь как слабость. Безумие, подчеркнутое поигрыванием ядерным чемоданчиком, как ключами от автомобиля, должно придать Голему еще большую убедительность и доказательство «антихрупкости». Стабильность остается товаром, потоки денег — способом купить лояльность и молчание, но главнее всего консолидация: вы все, дорогие избиратели, спрессованы в моем большом глиняном теле, я и есть вы. Все, кто выпадает из большинства — если не «национал-предатели», то уж точно парии, лишенцы. Нельзя допустить ничего, что разрушало бы образ этой абсолютной консолидации вокруг вождя: но ведь допустили, причем в неожиданных ситуациях — очереди за подписями за Бориса Надеждина, очереди на Борисовском кладбище на прощании с Алексеем Навальным**, «Полдень против Путина». В идеологеме консолидации появились первые пробоины. А значит, Голему надо стать еще более устрашающим — в цифрах явки и поданных за автократа голосах. В сказке нобелевского лауреата Исаака Башевиса-Зингера «Голем» император хочет отобрать у рабби созданного им Голема, чтобы превратить его в солдата, использовать невиданную энергию в немирных целях. «Я сам совсем не убийца, но глине надлежит снова стать глиной», — решает тогда рабби. Голем, который уже постепенно начал превращаться в человека, не стал смертоносным уникальным оружием. Для этого пришлось его уничтожить. Но пока наш Голем вполне бодр и на ногах. Из него заодно делают и солдата — большинство, голосуя за Путина, еще и легитимизирует его «спецоперацию», надеясь, впрочем, на то, что чудище не потребует расплаты за свое существование телами родных и близких мужчин. В принципе Кремлю, собирающемуся править долго и счастливо и бить рекорд Сталина, выгоден социальный контракт о нормализации: война с Западом будет неопределенно долгой, она останется фоном, придется расплачиваться за нее работающим слоям населения, платить больше налогов, но в принципе нормальная жизнь окажется возможной, важно только не выступать против власти ни в чем. Нарушение этого контакта в виде военной мобилизации, закрытия границ, объявления военного положения может несколько обеспокоить население и укоротить намечающееся беспрецедентное долголетие режима. Консолидация нынешнего типа взыскует относительного спокойствия, от Голема требуется доброжелательность «благосклонного диктатора», но благосклонного только к тем, кто слушается, и беспощадного к тем, кто готов бросить ему вызов. Однако предсказать, пойдет ли кремлевско-лубянский Голем на «самострел» в битве с собственным народом или на ядерную эскалацию в духе «если мир не хочет жить по правилам Путина, то зачем вообще такой несовершенный мир», не может никто. Это факторы абсолютной неопределенности. Остаются лишь надежды на остатки хотя бы какой-то рациональности, которая, впрочем, пока убывает со скоростью потери разума сталинским режимом в конце 1940‑х‑начале 1950‑х. Это более тяжелая ситуация, чем даже во времена позднего брежневизма. Гражданскому же обществу России приходится придерживаться только одной стратегии — оставаться самим собой. Пятнадцать лет назад Новодворская констатировала конец российской модернизации, но в том же предисловии заключила: «Поражение не всегда является позором. Нас было слишком мало... Русские западники не сдаются... можно взять стены, ворота, башни, но не человека». Пусть это и слабое оправдание оптимизма, но механический разум Голема действительно не может поработить человека, чья свобода — внутри него.