Безработица во второй половине 20-х была фантастическая: люди мечтали устроиться на любую, пусть самую тяжелую работу - к примеру, на фабрику - чтобы только прокормить семью. У моей подруги Вари Гондуриной отец был большой человек, начальник Главреперткома, и смог устроить ее на завод «Динамо» токарем. Моей другой подруге, Вере Чернышевой, ее отчим, большая шишка, нашел место мотальщицы на резиноткацкой фабрике. Я пошла к дяде Давиду и попросила, чтобы и меня устроил на работу: я к тому времени училась на чертежника-конструктора. Но он ответил, что 15 лет это слишком рано, и мне пришлось учиться еще два года. Своим трудоустроенным подругам я страшно завидовала.
В конце десятилетия ненадолго стало чуть полегче: пошло строительство, начался какой-никакой подъем в народном хозяйстве. Моя сестра Рута работала в Институте прикладной минералогии, основанном купцом Аршиновым и переданном им, со всем накопленным богатством, советской власти (благодаря этому он сумел остаться его руководителем). Рутиными стараниями я была вызвана туда на беседу, и вскоре была принята чертежником-конструктором. Я - почему-то это запомнилось - купила себе за рубль белую булку с черной икрой, села на трамвай у Страстного монастыря и поехала в Толмачевский переулок, где располагался институт. Рута работала в отделе цветных металлов, я была принята в отдел твердости и абразивов. Это был 1929 год. Почему я запомнила булку? Потому что еды скоро не стало.
Проститутки
В Москве середины 20-х годов было очень много проституток. На Цветном бульваре было средоточие этого промысла. Приехавшие в столицу из деревни девушки выходили на Неглинную. Самые страшные, старые и грязные съезжались почему-то на Смоленскую, в Проточный переулок. А по Тверской, с ее тогдашними шикарными ресторанами, ходили женщины другого рода - они просили мужчин «хотя бы провести их внутрь» какой-нибудь шикарной ресторации, «и более ничего». Тверская была очень злачным местом. Я же частенько возвращалась домой поздно и, чтобы избавить себя от приставаний, шла все время по диагонали, зигзагами, переходя с одной стороны улицы на другую.
* ГРАЖДАНСТВО *
Евгения Долгинова
Точильный круг
I.
Недельная голодовка многодетной матери и ее пикет перед Смольным не потрясли Петербург и не попали в телевизор. Она стояла тихо, не раскладывала палатку, не кричала и не плакала, не билась о мостовую, не бросалась под ноги чиновникам, выходящим из машин. Она стояла всего по три часа в день со своими самодельными плакатиками, похожими на школьную стенгазету: фотография троих детей, подпись «Бомжи», по бокам короткое изложение сюжета - и все это не плакатным пером, а тонким фломастером, и надо было сильно напрячь глаза, чтобы прочитать объяснение. Алена Ковалева немного надеялась, что ее - может быть! - увидит госпожа губернатор, спросит: «Это еще что?» - и Алена расскажет ей, что после Нового года возвращается Сергей Иванович, и Валентина Ивановна - может быть, может быть! - ужаснется и скажет: «Так жить нельзя!» Но Валентина Ивановна была в Стокгольме. Милиционеры были добры и предупредительны, прохожие выражали сочувствие и рассказывали свои жилищные триллеры, и Алена думала, что ее ситуация - еще не самая страшная. Отстояв три часа, Алена Ковалева на маршрутке возвращалась домой, на Васильевский остров, кормить малышей - молоко у нее не пропало.
В понедельник, 8 декабря, Алену Ковалеву пригласили к начальнику жилотдела Василеостровского района. После разговора она вернулась домой, свернула плакаты и положила их под диван.
II.
29- летняя Ковалева просила совсем немногого: не отдельной квартиры -об этом не было и речи, не улучшения жилищных условий, но хоть каких-нибудь жилищных условий в принципе, хоть какого-нибудь жизненного пространства для своих детей - 6-летней Ульяны и полуторагодовалых Василисы и Левы, законных жителей северной столицы, родившихся и прописанных в ней.