Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)

- Папа был двоюродный брат Александра Блока, окончил Императорский Александровский лицей. Ежегодно 19 октября лицеисты устраивали обед. В 25-м году их всех и арестовали, прямо на обеде.

- Всех разом? Удобно. А ваша мама где в это время была?

- Мама к этому времени была уже на Соловках. Представь себе: мама сидит в лагере, отец и восемьдесят других лицеистов обвиняются в монархическом заговоре, ждут приговора. Папе тогда повезло: получил всего три года ссылки на северный Урал и конфискацию имущества. Мне было одной не выжить, и я поехала за ним на Урал. Голод, холод, работу не найти. Тяжело вспоминать. Наконец вернулись, жили у чужих людей - квартиру ведь отняли. Как мне хотелось поступить в ВУЗ! Ходила вокруг университета и плакала: почему не дают учиться? Я искала, на кого бы опереться, и в восемнадцать лет вышла замуж за учителя физкультуры. А в 35-м папу опять забрали, уже по кировскому делу. Высылали всех дворян, ведь была версия, что Кирова убили дворяне. У меня была уже другая фамилия, меня не тронули.

- Когда было лучше всего?

- Много хорошего было. Муж вернулся израненный, но живой. Детей и внуков английскому научила, вот, квартиру получила с горячей водой. Папа дождался реабилитации.

- Вам нравилось работать в школе?

- Как тебе сказать… Раньше ведь не было ни хороших учебников, ни словарей. Носителей языка в глаза не видели. Попробуй тут, научи языку. Но научила; профессор Гинзбург, выпускник 53-го года, своих внуков по моим разработкам учит. Мальчишек было тяжело держать в узде, хулиганили, во время урока вылезали в окно, однажды сунули мне в портфель живую мышь… Со школой связано у меня одно потрясение. В 41-м, до эвакуации я преподавала английский в восьмом классе. Ленинград уже голодал. В тот день я проверила дома контрольные работы, потом пошла в школу, раздала ученикам тетрадки и вернулась домой. Хватилась - нет хлебных карточек! Я чуть с ума не сошла: ведь это верная смерть. Или я их потеряла на улице, или кто-то вытащил. В обоих случаях один конец. И вот представь себе: тем же вечером, не дожидаясь утра, пришел тот мальчик, чью тетрадку я случайно заложила хлебными карточками. Он мне их принес, вернул. Я его не забуду, пока жива. Я бы молилась за него каждый день, если бы верила в Бога, но не верю. Прости.

Вернувшись домой, я снова раскрыла классный журнал. Наименование предмета: английский язык. Фамилия учителя: Островская Н. Г. Число и месяц: 21 декабря 1949 г. Что пройдено на уроке: перевод со словарем текста о т. Сталине. Что задано на дом: повторить биографию т. Сталина. Заметки учителя: Миронов шумел на уроке, удален. Я спросила у мужа: «Помнишь Миронова из вашего класса? Он в декабре 49-го шумел на уроке и был удален». «Конечно, помню. Он за мной сидел, в колонке у окна. Поступил на геологический, поехал на практику и утонул».

Вечный наш тамада, Виктор Иванович! Вы молодец. Хвалите, хвалите своих оставшихся товарищей. Пусть считают себя выдающимися учеными и конструкторами, интеллектуальной элитой нации. Они честно трудились и честно служили той власти, которая им досталась. Они хорошие.

Михаил Харитонов Барды

Источники и составные части

***

У Саши было все. Как любой, у которого все, жил он счастливо и тревожно: а вдруг чего? Но никакого «чего» не наступало, все оставалось всем, и оно у него, прошу заметить, было.

Тут надо добавить: шли восьмидесятые, местом действия была Москва, мы были молоды, а, следовательно, словом «все» обозначался набор из кожаной куртки, синих джинсов и мафона, разумеется, кассетника.

Джинсы, джинсы. Настоящие, разумеется, а не гедеэрашные и не румынские, или чьи они там, польские, все равно подделка, соцлагерь. Настоящие джинсы это ой-ей-ей какое о-го-го.

И мафон, мафон! у Саши был мафон! Не позорная, как волк, «Яуза», а импортный, настоящий. Черная продолговатая волшебная коробка с полированными клавишами, похожими на зубные протезы, где и перемотка, и пауза! пауза! Пауза была каким-то очень буржуазным, что ли, удобством, наши такого ни за что б не выдумали. Прикинь, да: слушаешь песню, а тебя, скажем, зовут с кухни, и ты не выключаешь, а ставишь на паузу, и приборчик шипит тихо и зло, но держит, держит то самое место, чтобы прямо с полунотки, с самого-самого тогосенького, где прервали, покатить хрипатым аркашиным голосом - «…гибну пад поездом дачным, улыбаяся проммэж колес». Кстати, Аркашка-то уж и сгиб, как и Володя - еще в Олимпиаду, так что на другой кассете, на рыжей «TDK», есть шандриковская песня на смерть Северного - «отлюбил, сколько смог, и отплакал, страдая». А на голубой «соньке» Володя, - чуть помедленнее, кони, у дельфина взрезано брюхо винтом. А на черной гедеэрке Галич разбирает венки на веники, интеллигентно перебирая струны тонкими холеными пальцами. И более того! есть Вертинский! древние какие-то записи, совершенно запрещенные, про юнкеров и офицеров: и какая-то женщина с искаженным лицом. И «поручик Голицын» в исполнении сашиного папы, под гитару и домашние аплодисменты.