Русская судьба, исповедь отщепенца

Вопрос о партии для многих из нас точно так же приобретал актуальное значение. Мы уже прекрасно понимали, что для успешного продвижения вверх по служебной лестнице нужно было вступать в партию. В десятом классе у нас произошло событие, обострившее мой интерес к этой проблеме. Два самых посредственных в учебе, но самых активных в общественной работе ученика сделали попытку вступить в партию. О них я уже упоминал: это Василий Е. и Иосиф М. Первый из них собирался работать в "органах", а второй собирался стать профессиональным партийным работником. Им отказали, так как учеников в партию вообще не принимали. С горя Василий Е. решил повеситься. Его спасли. А Иосиф М. испугался, что его не приняли из-за каких-то грехов родственников, решил, что его "заберут" (арестуют), и заболел нервным расстройством. Из-за этого они оба остались на второй год. Историю скрыли от учеников, но слухи о ней просочились к нам. И мы довольно эмоционально обсуждали ее. Это был первый случай в моей жизни, когда я сам мог наблюдать стремление самых бездарных людей устраиваться в аппарат власти.

Поступив в МИФЛИ на философский факультет, я, естественно, должен был считаться с тем, что мне со временем придется вступать в партию. Но я уже начал вырабатывать свое понимание партии и уже начал тяготиться тем, что был комсомольцем. Оставаться в комсомоле с моими умонастроениями стало восприниматься мною как нечестность и приспособленчество. Андрей знал о моих настроениях и уговаривал меня взять себя в руки. Я соглашался с ним. У меня на самом деле не было намерения открыто выражать свои убеждения. Я понимал, что ничего, кроме неприятностей для себя, я этим не добился бы. Я чувствовал, что еще очень мало знал, чтобы высказываться публично, и собирался сначала получить профессиональное образование и лишь затем браться за исследование советского общества и пропаганду своих идей. Путь будущего революционера в рамках нового общества, путь борца против несправедливостей этого общества я для себя уже выбрал. И к нему я решил как следует подготовиться. Я решил на время затаиться и не обнаруживать для окружающих свою натуру, за исключением самых доверенных друзей.

КРИЗИС

Но не все во власти человека. Тем более для человека, не склонного поступать в силу здравого расчета. Я превысил предел физического и психического истощения. Сказались долгие годы полуголодного существования и нищеты. Сказались напряженные месяцы школьных выпускных экзаменов и вступительных экзаменов в институт. Летом мне одновременно приходилось подрабатывать, чтобы жить. Отец перестал фактически меня содержать, а у меня не было решимости просить о деньгах. Я совсем обносился. Хотя я тщательно штопал одежду сам и всячески изощрялся, чтобы выглядеть прилично, я все более приобретал вид оборванца. Меня выручало то, что я отрастил длинные волосы и лицом выглядел как одержимый вдохновением поэт или художник (хотя на самом деле тут больше делал свое дело голод).

В институте мне должны были платить стипендию. Но я успел получить ее лишь два раза. А главное - к этому времени во мне созрел душевный кризис.

Все то "еретическое", что по мелочам и постепенно накапливалось в моем сознании в течение всех прожитых лет, в особенности в годы жизни в Москве, стало суммироваться в нечто целое, проясняться и обобщаться. Два вопроса стали завладевать мною: 1) что из себя представляет советское общество объективно и по существу, т. е. без идеологических приукрашиваний; 2) что такое я сам, каково мое принципиальное отношение к этому обществу и что я должен делать? Ответить на такие вопросы мне было не так-то просто. Фактов о советском обществе я знал уже много, но еще далеко не достаточно, чтобы делать категорические обобщения. Кроме того, знание фактов само по себе еще не есть понимание. Для понимания у меня не хватало специального образования, и я это чувствовал. Потому я и пожертвовал моими интересами к архитектуре, рисованию и математике и решил поступить на философский факультет. И в моем отношении к советскому обществу у меня не было устойчивости и определенности. С одной стороны, я был продукт советского воспитания, причем в его лучших качествах. Советское общество было моим, и ни о каком другом я не думал. Насколько я знал историю и описания жизни других стран, никакой другой тип общества не мог служить мне идеалом. Многие идеалы утопистов в моей стране осуществились, но почему-то их осуществление породило многое такое, что сводило эти идеалы на нет. Состояние, в котором я оказался, я бы назвал теперь душевным смятением.

В прошлые годы накапливались предпосылки для вопросов, породивших мое душевное смятение. Но они не вылезали на первый план, затемнялись другими заботами, теперь же я уже не мог их сдерживать и скрывать от самого себя. И я отдался в их власть. Это была власть, подобная власти алкоголя или наркотиков. О власти наркотиков я знаю из описаний. Власть алкоголя мне позднее довелось испытать на себе самом.