Русская судьба, исповедь отщепенца

Принимая решение пробиваться за счет науки, я не думал о том, что тем самым я вынуждаюсь на конфликт с самым сильным, самым неуязвимым, самым замаскированным под благородство и самым беспощадным для меня врагом, - с моей профессиональной средой. Я не думал о том, что, какие бы сверхгениальные открытия я ни делал, без поддержки группы, кафедры, сектора, института, учеников, соратников, государства я не смогу добиться признания их в качестве моих открытий. Гений-одиночка, идущий в наше время против многих тысяч своих коллег, организованных в группы, и так или иначе устроившийся в данной области науки, не имеет никаких шансов на признание. Это я особенно остро почувствовал уже после эмиграции, когда я лишился даже видимой защиты в качестве гражданина великой державы. Это стало одним из самых сильных разочарований в моей жизни. Но тогда, в шестидесятые годы, я начал пробиваться в науке, игнорируя реальные социальные возможности. Кто знает, стал бы я это делать или нет, если бы предвидел заранее тщетность всех усилий в этом направлении. Эти усилия, однако, были оправданы хотя бы уже тем, что я испытал радость творческого труда и творческих открытий. Кроме того, я встал на путь, который привел меня к полному согласию с моими жизненными принципами, - на путь открытого бунта против всего того, что вызывало у меня нравственный и идейный протест в течение всей жизни.

Мой конфликт с коллегами начался не в силу моих идеологических воззрений и не в силу черт моего характера. Я помогал им устраиваться на работу и в аспирантуру, помогал им печатать их работы, писать статьи, в которых высоко оценивал их вклад в науку (хотя на самом деле они не заслуживали этого). Я никому из них не причинял зла, никому не помешал ни в чем. И все же я стал для многих из них предметом ненависти. И все они приложили усилия к тому, чтобы дискредитировать меня, распускать сплетни, клеветать, сочинять тайные и явные доносы. Это произошло помимо моей воли и желания. Просто сам факт моей деятельности и ее содержание вызвали такую реакцию. Сыграло роль также то, что я приобрел лестную репутацию в широких философских кругах, на мои работы ссылались, мои статьи и книги издавались на Западе, мои студенты и аспиранты были лучшими, печатались и добивались успехов. Назову наиболее значительных из них: А. Ивин стал доктором, профессором, автором многих книг и статей; X. Вессель стал профессором, заведующим кафедрой в университете в Берлине (ГДР); Г. Смирнов; А. Федина; Л. Боброва; Г. Щеголькова; Е. Сидоренко; Г. Кузнецов; В. Штельцнер (ГДР), К. Вуттих (ГДР). Их работы печатались в многочисленных логических сборниках. Мой случай оказался классической иллюстрацией для тех социальных закономерностей, которые я сам обнаруживал в нашем обществе. Скоро я убедился в том, что эти законы универсальны, имеют силу для аналогичных ситуаций и на Западе. Но из этого, однако, не следовало то, что я должен был примириться с советским обществом.