Русская модель управления

Приметы нестабильности — ужесточение наказаний, ускорение движения кадров, неуверенность каждого, непредсказуемость характера работы, короче, повышенная степень неуверенности, неопределенности во всех вопросах. В таких условиях участникам управленческого процесса становится более выгодно и безопасно не противопоставлять свои интересы целям организации (в широком смысле этого слова), а работать на их достижение. Оказавшись в кризисной, нестабильной ситуации, кластерные единицы мобилизуют внутренние ресурсы и резко повышают результативность своей работы. «Наибольшая сплоченность персонала и прояснение истинных целей фирмы наступают в тот момент, когда фирме угрожает смертельная опасность, а менеджеры создают антикризисный штаб, и организация практически переходит на военное положение»[189].

Поскольку русская модель управления формировалась фактически в военных условиях, то она работает результативно лишь в том случае, если лютость собственного начальства становится сопоставима с жестокостью внешнего врага. То есть начальство, чтоб добиться значимого результата, должно было прибегнуть к такому размаху репрессий по отношению к собственным подчиненным, к какому прибегали бы внешние захватчики. Система реагирует только на лютого врага, и пока начальник таковым не станет, не заработает.

Почему? В силу кластерного характера организаций начальство, особенно верховная власть, не имеет реальной возможности руководить низовьми подразделениями (общинами, артелями, бригадами и т. п.), так как они живут и действуют по своим законам и обычаям и не поддаются управлению формальными методами. «В отличие от западной team, y нас работа в группе плохо структурирована, плохо расписаны обязанности и функции каждого работника. В России в группу бросили задание, и они там начинают между собой разбираться»[190].

Вышестоящие органы управления не могут обязать подчиненных добросовестно и с энтузиазмом трудиться, воевать или изобретать (точнее говоря, формально могут обязать, но без надежды на успех). Зато начальство может создать столь неблагоприятные условия существования для подчиненных, что низовые подразделения сами будут вынуждены перестраивать свою деятельность для достижения результата, заставляя людей менять стереотипы поведения и улучшая трудовую мораль.

Типичный пример времен послевоенного восстановления приведен в книге воспоминаний Л. И. Брежнева «Возрождение»: «Случай был забавный. Попал к ним чертеж, а на нем категорическая резолюция: „Аварийно! Сделать сегодня же. Лившиц“. Ну, монтажники посмотрели и ужаснулись: по самым жестким нормам работы тут было дня на три. Не обошлось без крепкого слова, однако деваться некуда, навалились по-умному и смонтировали все в тот же день. Тут бежит к ним девушка из конструкторского бюро: „Где чертеж?“ Оказалось, резолюция товарища Лившица, начальника энергосектора Гипромеза, относилась вовсе не к монтажникам. Он просил сделать всего лишь копию чертежа»[191].

Ключевые слова здесь — «однако деваться некуда», они объясняют, почему репрессии результативны, — у начальства нет другого способа мобилизовать внутренние ресурсы кластеров, кроме как угрожать наказаниями. Жестокость начальства стала следствием скудности доступного ему арсенала средств управленческого воздействия. «Именно противоречие между возможностью власти и ее амбициями, между реальной силой и амбицией породило жестокость, — писал В. Б. Кобрин, — …надеяться на быстрые результаты централизации можно было, только применяя террор»[192].

Убежденность не только руководителей, но и подчиненных в том, что эффективная власть не может не быть жестокой, имела место даже после самых кошмарных режимов. «Несмотря на все ужасы опричнины, в русское сознание вошла идея моральной оправданности террора, если последний осуществляется во имя укрепления власти»[193]. Воевавший против русской армии на стороне Стефана Батория немец Рейнхольд Гейденштейн удивлялся отношению русских к Ивану Грозному: «Тому, кто занимается историей его царствования, тем более должно казаться удивительным, что при такой жестокости могла существовать такая сильная к нему любовь народа, любовь, с трудом приобретаемая прочими государями посредством снисходительности и ласки…»[194] Точно так же общественное мнение оправдывало и Петра I, и большевиков, и сталинские репрессии.

Если взглянуть на череду государственных деятелей России и Советского Союза, можно легко выделить тех, кто искусственно переводил систему управления в нестабильный режим, развязывал в обществе «конкуренцию администраторов». С другой стороны, можно выделить и группу тех деятелей, великих князей, царей или генеральных секретарей, которые применяли противоположный подход, стремились реформировать страну цивилизованными методами, создать нормальный, немобилизационный, конкурентный в западном понимании управленческий механизм, без всякой азиатчины.