Поутру праздностью скучает,
Выходит на бульвар перед обедом он,
Он в полдень — в клобе ест и будто веселится,
С женою в сумерки — бранится,
Играет вечером в бостон,
А ночью — спит, и крепок сон!
У мужа доброго случилася жена
И зла, и чванлива, и слишком прихотлива.
Как смертный грех дурна,
И чересчур ревнива:
Ну словом — точно сатана.
Друзья из жалости о муже
Твердят все: «Разведись!» А муж кричит: «Боюсь!
Как разведусь да как опять женюсь,
Так не было б еще и хуже!..»
Юпитер в честь златого века,
Желая пред людьми возвысить человека,
Ему дал книгу «Разум». В ней
Минервой был устав начертан для людей.
Все возрасты устав читали.
Что ж? Детство в нем нашло невнятные черты,
А юность дерзкая — разорвала листы,
Лета середние — уставом презирали,
Лишь старость, наконец, изволила понять
В изорванных листах всю пользу уложенья
И в точности его сбиралась исполнять,
Но время уж прошло для исполненья.
Прохожий! Не гордись, мой попирая прах;
Я дома — ты в гостях.
Что просто дрянь твоя «Непостижимая»,
Нетрудно было мне постичь;
Но дерзость впрямь непостижимая
Печатать этакую дичь.
Угодно ль, господа, меж русскими певцами
Вам видеть записных Карамзина врагов?
Вот комик Шаховской с плачевными стихами,
И вот бледнеющий над святцами Шишков,
Они умом равны, обоих зависть мучит;
Но одного сушит она, другого пучит.
составленная по окончании земельной тяжбы между Шаховским и братьями Пассеками, которые убедили царя снизойти к заслугам погибшего на Кавказе генерал-майора Д. В. Пассека и решить дело в их пользу>
Здесь Шаховской лежит,
Он царской милостью к убитому убит.
Когда мятежные народы,
Наскуча властью роковой,
С кинжалом злобы и мольбой
Искали бедственной свободы, —
Им царь сказал: «Мои сыны,
Законы будут вам даны,
Я возвращу вам дни златые
Благословенной старины»…
И обновленная Россия
Надела с выпушкой штаны.
В России дышит всё военным ремеслом,
И ангел делает на караул крестом.
открывшейся на Александровской колонне в Петербурге, о которой министерством двора было запрещено говорить>
Над министром иль колонной
Ты не смейся, горе тут:
Станиславом, иль короной,
Или чином обойдут.
Или будет еще peggio
[61]
,
В частный дом тебя сведут
И по заднице arpeggio
[62]
И crescendo
[63]
зададут!
Сияет Аврора,
Свежа и румяна;
В ней много для взора
И шиш для кармана.
Михайло Дмитриев умре.
Он состоял в девятом классе,
Был камер-юнкер при дворе
И камердинер на Парнасе.
сделанная после того, как Соболевскому адресат эпитафии (который был еще жив и здоров) указал, что он чиновник не девятого, а четвертого класса>
Так, я в твоем ошибся классе;
Но, верно, в том не ошибусь,
Что ты урыльник на Парнасе,
Плевальница для муз.
Здорово, новый камер-юнкер!
Уж как же ты теперь хорош:
И раззолочен ты, как клюнкер
[64]
,
И весел ты, как медный грош.
О жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издает Геннади!
Идет обоз
С Парнаса,
Везет навоз
Пегаса.
Грузя средь бела дня обоз
К потомству лишь чужим товаром,
Извозчик неспроста, недаром
С своим задерживает воз.
Он знает, что добра такова,
Каким дарит перо Сушкова,
По улицам не пустят днем,
А только ночью втихомолку
В чану, воткнув в него метелку
С привешенным к ней фонарем.
по жалобе которой московский генерал-губернатор посадил ее мужа, литератора Н. Ф. Павлова, в управскую камеру «Ямы»[65], а затем выслал из Москвы в Пермь>
Ах, куда ни взглянешь,
Все любви могила!..
Мужа мамзель Яниш
В яму посадила.
Молит эта дама,
Молит всё о муже:
«Будь ему та яма
Уже, хуже, туже…
В ней его держите
Лет, если возможно,
Хоть бы до десятку,
А там с подорожной
Пусть его хоть в Вятку,
Коль нельзя в Камчатку!»
Не в ту силу, что ты жалок,
Не даю тебе я палок,
Но в ту силу, что мне жалки
Щегольские мои палки!
Что ты несешь на мертвых небылицу,
Так нагло лезешь к ним в друзья?
Приязнь посмертная твоя
Не запятнает их гробницу!
Всё те ж и Пушкин и Крылов,
Хоть ест их червь по воле бога;
Не лобызай же мертвецов —
И без того у них вас много!
Россию продает Фаддей
Не в первый раз, как вам известно,
Пожалуй, он продаст жену, детей,
И мир земной, и рай небесный.